Французская революция

Конвент поспешил сообщить о «блестящей победе, только что одержанной республикой над объединенными роялизмом и анархией». Основную вину, однако, депутаты предпочли возложить на сторонников восстановления королевской власти, хотя их участие в восстании отнюдь не было преобладающим и даже не было толком доказано. В докладе от имени Комитетов общественного спасения и общей безопасности упоминалось большое количество первичных собраний Парижа, «в которых разнузданные роялисты, священники, не признающие закон и приговоренные по этой причине к депортации, и даже эмигранты дерзостью и коварством приобрели влияние, ставшее в известном смысле непреодолимым». «Даже в самом сердце Парижа роялисты и шуаны развязали гражданскую войну», – сообщал Комитет общественного спасения представителям народа при армиях Республики.

Можем ли мы в итоге сказать, что «декреты о двух третях», вызвавшие такое возмущение по всей стране, были оправданными? На этот вопрос позволяют ответить выборы в Законодательный корпус, прошедшие в середине октября. Из 750 депутатов определить политическую ориентацию историки берутся далеко не у всех; к тому же в отсутствие «партий» о ней можно судить лишь очень осторожно и со множеством оговорок. Однако в республиканских убеждениях подавляющего большинства избранных заново депутатов Конвента сомневаться не приходится. Совсем иначе дело обстоит с новой третью, в которой сторонники монархии доминировали. Таким образом, если бы не «декреты о двух третях», победу на выборах 1795 года вполне могли бы одержать роялисты.

Всеобщая амнистия

Символичным жестом, завершившим работу Конвента, стала всеобщая амнистия.

К разговорам о ней Конвент вернулся вскоре после восстания 13 вандемьера, и это не случайно. Хотя мятеж был подавлен, а многие его участники предстали перед судом, депутаты осознавали двусмысленность происходящего: во-первых, восставшие фактически отстаивали тот самый народный суверенитет, который Конвент провозглашал и сам же одновременно и нарушал, а во-вторых, Конвент теперь решил опереться на людей, которых с таким трудом разоружил после восстаний в жерминале и прериале. Таким образом, как только и поддержка диктатуры монтаньяров, и ностальгия по ней перестали восприниматься как преступление, амнистия вновь стала пугать лишь одним: как бы роялисты не воспользовались ею, чтобы свергнуть Республику.

Впрочем, «декреты о двух третях» должны были свести эту возможность к нулю, что и позволило 2 брюмера (23 октября) Бодену от имени Комиссии одиннадцати предложить Конвенту всеобщую амнистию с целью «вычеркнуть из памяти воспоминания о заблуждениях и ошибках, совершенных во время революции». Многие, уверен Боден, мечтали бы, чтобы забыли об их собственных ошибках, но оказываются не готовыми закрыть глаза на ошибки других. Никто не может сказать о себе, что за годы Революции он ни разу не проявил слабость или что его принципы оставались неизменными и всегда уместными. А если найдутся те, кто будет на это претендовать, достаточно предложить им вспомнить, «не они ли вторили здесь кощунственным словам Марата, когда он требовал двести тысяч голов».

Таким образом, Боден развернул аргументацию, совсем не похожую на ту, которая звучала в предыдущие месяцы. Если тогда ораторы делили французов на республиканцев и роялистов и боялись объявить амнистию, чтобы не оставить безнаказанными сторонников монархии, то Боден, хотя и произносил в адрес роялистов все полагающиеся слова, весьма образно подводил коллег к тому, что «истинное положение всех французов» иное:

Нет ни одного человека, который смог бы избавить себя от участия в революции; все должны были с первых же ее минут чувствовать себя на одном корабле и стать по необходимости матросами, солдатами или по крайней мере пассажирами, а следовательно, все должны были ради общего блага помогать лавировать в бури. Все погибли бы, если бы каждый не использовал против ветров и рифов всю свою силу и всю отвагу, поскольку отныне было невозможно ни вернуться в исходную точку, ни войти в какой бы то ни было иной порт, кроме порта свободы.

Не осознавая этого и не желая работать сообща, одни французы оставались равнодушными и безучастными, когда преследовали не их, а другие пытались остановить ход Революции. Таким образом, роялисты фактически ставились на одну доску с теми депутатами Конвента, кто не пытался, как, впрочем, и сам Боден, остановить Робеспьера и его соратников.