Французская революция

Уже в 1789 году были отменены сословия и сословные привилегии, уничтожены корпорации, цехи, рыцарские ордена. В конце 1789 – начале 1790 годов была создана новая административно-территориальная система, при которой конгломерат провинций со своими обычаями, правами и привилегиями сменился юридически равными между собой департаментами. Изначально даже предполагалось сделать их одинаковыми по размеру – в виде нарисованных на карте прямоугольников. С тех пор количество департаментов постоянно менялось, система видоизменялась, но в общем и целом она существует по сей день.

В последующие годы участники Революции прикладывали немало усилий для того, чтобы территория страны стала еще более единой. Строились мосты и каналы, прокладывались и улучшались дороги. В 1790 году Клод Шапп, бывший священник, увлекавшийся механикой и физикой, приступил к экспериментам по созданию семафорного телеграфа. В 1793 году вошло в обиход и само слово «телеграф» (от греческих слов «далеко» и «пишу»), в 1794 году заработала первая телеграфная линия между Парижем и Лиллем. Текст сначала кодировался, а потом передавался посредством фигур, которые составляли горизонтальные и вертикальные перекладины. Шапп доказывал, что создание телеграфа – «лучший ответ тем публицистам, которые полагают, что Франция слишком велика, чтобы быть республикой».

С того же 1790 года была начата работа над еще одной реформой, которая окажется вкладом Французской революции в историю всего мира, – реформой мер и весов, в результате которой появилась сегодняшняя метрическая десятичная система. Метр в ней был привязан к длине меридиана, литр определялся как объем кубического дециметра воды, килограмм – как вес литра воды. До того в стране существовало несколько сотен разнообразных единиц измерения, которые, даже если и назывались одинаково, в различных регионах могли иметь разное значение. Ко второй половине 1795 года метрическая система была окончательно сформирована, введена декретом Национального Конвента и стала обязательной для всей Франции. На эталоне метра был выгравирован гордый девиз: «На все времена всем народам».

Еще одним способом обеспечить единство нации виделся французский язык. 8 плювиоза II года (27 января 1794 года) Бертран Барер, выступая от имени Комитета общественного спасения, привлек внимание к тому, что на французском языке говорит вся Европа, тогда как в самой Франции 400 тысяч человек его не знают. В результате «законодатель говорит на языке, который не понимают те, кто должен исполнять [законы] и подчиняться им». «Язык Свободного Народа должен быть единым и одним и тем же для всех», – настаивал Барер. И это должен быть французский, «национальный язык» – «самый красивый язык Европы, первый, который открыто увековечил права человека и гражданина, тот, который должен принести в мир самые возвышенные идеи свободы и величайшие политические построения». По итогам его доклада был принят декрет о том, что в каждой коммуне в тех департаментах, где значительная часть населения говорила на других языках, должен появиться учитель французского языка.

6 прериаля II года (25 мая 1794 года) Национальный Конвент принял обращение к французскому народу, в котором говорилось:

Граждане, вам повезло быть французами и тем не менее многим из вас не хватает главного умения, чтобы полностью заслуживать это звание. Одни совсем не знают национальный язык, другие знают его в недостаточной степени. Есть департаменты, где он практически никогда не используется в торговле и в жизни общества. Тем не менее знание и использование исключительно французского языка тесным образом связано с сохранением свободы, со славой республики. Иными словами, с вашим благополучием, поскольку их интересы – это ваши интересы. ‹…› Язык должен быть единым, как и сама республика.

Национальные чувства, пробудившиеся в ходе Революции и активно подогреваемые пропагандой, привели к тому, что характерный для XVIII века космополитизм стал быстро отходить на второй план. Если в 1790 году Дантон говорил: «Патриотизм должен иметь лишь одну границу – вселенную», если в 1792 году иностранцев, получивших французское гражданство, избирали в Конвент, то к концу 1793 года их уже исключали из Конвента лишь за то, что они не были французами. К 1798 году впервые появится и слово «национализм». Бывший иезуит Огюстен Баррюэль писал: