Французский авантюрист при дворе Петра I. Письма и бумаги барона де Сент-Илера

Не сложились у Гийе, разумеется, отношения и со Шлейницем: как объяснял он в письме, направленном им Петру уже в 1720 г. через кн. Б.И. Куракина из Рима, после прибытия в Париж барона шевалье оказался отстраненным от всяких дел. Поручений от Петра он больше не получал, а содержать себя сообразно «характеру» царского агента было дорого — поэтому он и уехал в Италию. Теперь он направлял царю новые мысли по поводу налоговой реформы и готов был, как только получит приказ от Петра, выехать с семьей в Петербург «для приведения сего дела в практику и ради показания всего что я предлагаю»{277}. Собственно, и в своем доносе на Шлейница, Сент-Илера и Вертона в 1718 г. шевалье де Гийе прямо пишет, что раскрыть русским министрам всю правду об этой троице он решил, поскольку «горячее усердие, которое я всегда испытывал по отношению к службе Его царскому величеству, моему господину, навлекли на меня ненависть двух недостойных лиц, которые попытались очернить меня в глазах Его сиятельства [барона Шафирова]»{278}.

Как кажется, прямого влияния на судьбу Шлейница этот донос не имел; неизвестно, попал ли он вообще в руки государя — а если и попал, то какими комментариями его снабжал покровительствующий барону Шафиров. В начале 1720 г., однако, поступают новые доносы. Уволенный ранее Шлейницем его собственный секретарь рисует в своем сообщении картину небрежения и неискусства барона, который «такие поступки чинил, что часто о том публичные разсуждения к его дезавантажу случались». В частности, Шлейниц снял себе на лето загородный дом в пяти милях от Парижа и по нескольку недель ко двору не появлялся, «а особливо в такое время когда дела в самой силе или зрелости были», и когда английские дипломаты старались «регента на всякие Вашего царского величества интересу предосудительные принципии привести». Именно потому Шлейницу и не хватает царского жалованья, что он «по все годы загородныя домы нанимает, всякие другие мобили закупать, екипажы для охоты содержать, всегда богатыя платья жене и детям [когда] моды переменяются, и протчие касающиеся до его плезиру депансы». Картину небрежения службой дополняет и обвинение в халатном отношении к государственным секретам: Шлейниц якобы запросто читает гостям поступающие из России депеши и рескрипты, «и часто я первово от доместиков ведаю, что тайного в пришедших к нему письмах писано, нежели он сам мне о том что сообщит <...> шифры его лежат разбросаны туды и сюды в доме, и заставляет он то своего сына, то дворецкого шифровать и дешифровать». Наконец, Шлейниц позволяет себе непочтительно отзываться о Петре при российских подданных и иностранцах, «безпрепятственно ходит и жалуется пред всяким, что Ваше царское величество его так худо награждает». Сын его публично рассуждал о негативной реакции при французском дворе на тактику выжженной земли, которую использовали русские десанты в Швеции, и что-де напрасно Петр «операции свои в Швеции с такою жестокости произвели, которые королеву шведскую принудили в руки короля аглинского». Якобы даже «в публичных кофейных домах речь шла», что регент намерен был требовать отзыва Шлейница, но отговорил его английский посол: «Мощно оставить для того что он им здесь ничего противного не чинит и им в негоциациях не мешает, что он доброй министр которого мощно забавить, когда же на его место царь другого министра пришлет, то может быть дела так добро не пойдут»{279}.

Этого мало: примерно в то же самое время Петру поступает еще один донос, на этот раз от русского человека, оставленного в Париже учиться царского денщика и крестника Алексея Юрова, который близко к тексту повторяет письмо бывшего секретаря Шлейница. Юров сообщает, что барон «у двора мало приятен, хотя сам себе и льстить может», «ни малого разума, ни верности не имеет, ниже скрытости в делах». Живет барон полгода за городом, в нескольких милях от Парижа, «а часто бывает что и в месяц не заглянет» ко двору, отчего идут слухи, будто Петр переменяет политику в отношении Франции. Шлейниц публично выражает недовольство условиями службы: «Неумолкаемое же сетование всему свету от него происходит, иногда о том что мал его характер, и что мало ему жалованья», и что из-за этого он думает покинуть русскую службу. Соответственно, французский двор с ним серьезные дела вести и не хочет, «одним словом, мощно сказать, что ни чести ни прибыли от него нимало является». Регент якобы хотел просить об отзыве Шлейница, но английский посол его отговорил: барон-де «нам не мешает, а ежели будет другой то нам помеха будет в делах». Юров якобы слышал обо всем этом от «верных друзей» — или же он просто повторял доношение бывшего секретаря Шлейница, которого царский денщик, по его же словам, знал как честного человека?{280}