Французский авантюрист при дворе Петра I. Письма и бумаги барона де Сент-Илера

Возможно, этот отзыв Дюбуа в самом деле отражает как раз утечку информации через Сент-Илера, а возможно, и недовольство Дюбуа и регента причастностью Шлейница к заговору Челламаре. Во всяком случае, уже в ноябре Лави сообщает из Петербурга о слухах, что Шлейниц будет отозван и заменен кн. В.Л. Долгоруковым и что вообще теперь к важным внешнеполитическим вопросам будут допускать только природных русских подданных{290}. Месяц спустя сам Шлейниц обращается к французскому правительству с довольно неслыханной просьбой: оказывается, он уведомился, что его отзыв — это результат интриг Лави. Якобы именно Лави дал понять царю («insunuer»), будто регент хочет видеть на месте Шлейница министра русского происхождения. Посол просит французское правительство опровергнуть эти инсинуации и объясняет, что его отзыв — это происки его врагов, которые стремятся сорвать заключение русско-французского союза{291}. Тем не менее в начале 1721 г. Шлейниц был все же заменен в качестве полномочного министра во Франции переведенным из Дании кн. В.Л. Долгоруковым, причем недоверие к барону со стороны французского министерства прямо называлось в русской официальной переписке как причина его отзыва. Однако уже в марте 1721 г. Дюбуа дезавуировал свое прошлогоднее заявление о недоверии к Шлейницу: как говорил теперь французский министр кн. В.Л. Долгорукову, «бутто он Шлейниц о том секрете писал или словесно некоторым его друзьям сказывал, на то [Дюбуа] изволил сказать что может то быть, только он о том не ведает»{292}, и вообще что Шлейниц Петру «при здешнем дворе со всяким усердием служил, только некоторым особам о делах говорил»{293}.

И действительно, несмотря на предполагаемое недоверие к нему, Шлейниц остается в Париже и продолжает активно общаться с французскими министрами, прежде всего с самим Дюбуа. Более того, опираясь на свои связи в Париже, он фактически участвует в дипломатических сношениях с Францией параллельно с официальными российскими представителями. Особенно тесные отношения у него складываются именно со сменившим его кн. В.Л. Долгоруковым. В доношениях последнего постоянно встречаются фразы вроде «приезжал к барону Шлейницу вчерашняго числа цесарской министр <...> и между другими разговорами все вышедонесенное ему сказывал»; «барон Шлейниц и я ему аршевеку [Дюбуа] разсуждали»; «аглийский министр сказал Шлейницу». Долгоруков часто упоминает, что советуется со Шлейницем, посылает его ко двору или к министрам, когда сам не может поехать, и проч.{294} До некоторой степени эта ситуация сохраняется и с прибытием на смену Долгорукову кн. А.Б. Куракина: последний доносил, например, осенью 1722 г. в Коллегию иностранных дел, что «барон Шлейниц сообщил <...> что кардинал Дюбуа в бытность ево, Шлейница, в Версали объявил ему, барону Шлейницу, что посол <...> из Констянтинополя писал ко двору», и т.д. Такое общение Куракина с Дюбуа через Шлейница ничуть не смущает Коллегию иностранных дел, князю велено отвечать на подобные сообщения от Дюбуа, просить его о чем-то и т.д.{295} Видно, однако, что Куракина, в отличие от Долгорукова, эта ситуация крайне раздражает, он чувствует себя некомфортно — тем более, что, как известно, Дюбуа отнесся к его приезду негативно, а само назначение столь молодого человека, как Куракин, было воспринято как плохой сигнал.

На фоне информации, которую сообщил шевалье де Гийе, примечательно, что Шлейниц посвятил значительные усилия (в том числе и после своего отзыва) лоббированию отправки послом в Россию именно Бертона. Кандидатура его вроде бы была одобрена Петром в ходе пребывания царя в Париже, а осенью 1718 г., как мы помним, Сент-Илер анонсировал в Санкт-Петербурге скорое прибытие Бертона. Вскоре после этого последовал донос шевалье де Гийе. Имел ли он какое-то значение или нет, сказать сложно; но существенно, что не был отправлен не только Бертон, но и никакой другой посол: гораздо более значимыми, чем личные качества Бертона, здесь были, видимо, колебания в политике Франции в целом. Бертон тем временем считал себя назначенным послом. В апреле 1720 г. он просит Петра пожаловать ему орден Св. Андрея, ссылаясь на то что он «рожденной шляхтич, о чем полномочной Ваш министр при сем дворе совершенно ведает». Петра он именует «величайшим императором на свете», добавляя, что нет ни одного француза, который бы не завидовал назначению Бертона «резидовать от короля государя моего при Вашем величестве»{296}.