Французский авантюрист при дворе Петра I. Письма и бумаги барона де Сент-Илера

Как и в случае других подобных доносов, описание событий, которые, видимо, действительно имели место, густо приправлено здесь корыстными мотивами самих доносителей, которые на поверку оказываются такими же искателями фортуны, что и обличаемый ими Шлейниц. Оправдываясь за увольнение донесшего на него секретаря, Шлейниц называет его предателем, который якобы вскрывал и переснимал его письма и имеет пенсию от английского короля{281}. Вполне вероятно, что Шлейниц преувеличивает, — однако же впоследствии секретарь этот вынужден был признать, что действительно, как его и обвинял барон, он поддерживал контакты с английскими властями: его брат обещал ему добыть рекомендацию в английскую службу{282}. Юров же, похоже, и сам метил на место Шлейница; во всяком случае, его приключения мало уступают похождениям Сент-Илера. В Париже он инвестировал в акции Компании Миссисипи, разорился на них, пытался поправить свои дела женитьбой на француженке с 1500 рублей приданого («по протекции некоторых здешних господ нашел у одного инспектора де полис, он же директор женерал в некоторых откупах, который с радостию мне аккордовал дочь свою»); по возвращении в Россию стал платным информатором французского посольства, подписал один из проектов 1730 г.{283}

С другой стороны, доношения эти отражают и вполне обычные реалии дипломатической жизни того времени. Так, Шлейниц действительно, как это упоминают доносители, жаловался на дороговизну в Париже и на невозможность прожить на царское жалование, ссылаясь вполне обоснованно на высокие представительские расходы, на необходимость содержать себя сообразно «данного мне характера министра Вашего величества и Вашей собственной славе». Необходимость для представителя великой державы одеваться по моде и снимать на лето загородный дом, как это делают другие дипломаты и светские господа, тоже вполне понятна. Весной 1720 г. Шлейниц чуть ли не ставит царю ультиматум: он просит повысить жалованье на будущее и заплатить просроченное за прошлые годы. Если же Петр не готов выделить ему «сей прибавочный депанз к содержанию» или вовсе считает его «негодным к услугам», то Шлейниц даже просит его отозвать из Парижа: «Всеподданнейше прошу меня от сего двора как скоро возможно отозвать и меня паки в Германии употребить, где я могу теми 7000 прожить и доволен быть»{284}. Как мы знаем, ровно на это же жаловались абсолютно все российские послы и вообще все россияне, посылавшиеся за рубеж по служебным делам, — включая и обличавшего Шлейница Алексея Юрова. Тремя годами позже о невозможности прожить в Париже на государево посольское жалованье будет сокрушаться кн. А.Б. Куракин. «Мне переведенным жалованием не токмо мизерно, но невозможно никоими мерами прожить, — жаловался дипломат Остерману . — И когда я и полной оклад получал, без вспоможения отца моего не можно жить, ныне отец мой вспоможения, за крайним своим недостатком, чинить не может»{285}. «Вашему величеству есть известно о здешнем дворе, какие лишние издержки пред другими дворами иметь надобно, а особливо для Версалию, — объяснял он Петру, — понеже двор королевский всегда там бывает, и для той надобности лишние лошади иметь, так же в приезд там за постоялое в обержах{286} платить как себе и доместиком лишнее держится»{287}. Получить от казны компенсацию за понесенные им в Париже расходы А.Б. Куракин пытался еще и многие годы спустя.

Особенно обострилась проблема парижской дороговизны именно в 1720 г. на фоне краха Компании Миссисипи: кто-то из россиян инвестировал в акции, кому-то выдали жалованье обесценившимися банковскими билетами, все пострадали от резкого скачка вексельного курса. Разорился, по его словам, на этом пузыре и сам Шлейниц. Примечательно, впрочем, что как раз накануне краха этой финансовой пирамиды сам же Шлейниц, с ведома и одобрения Петра, вел с Джоном Лоу переговоры о приглашении этого ценного финансового эксперта на русскую службу{288} — еще один пример того, как близко друг от друга проходят траектории авантюристов той эпохи: наш герой оказывается на расстоянии одного рукопожатия и от этого величайшего финансового прожектера столетия.

Вероятно, поступающие на Шлейница доносы имели некоторый кумулятивный эффект, потому что в июне 1720 г. Петр направляет в Париж своего личного эмиссара П.И. Мусина-Пушкина. Его поездка была обставлена как настоящая спецоперация: он должен был при помощи Шлейница добиться личной аудиенции с аббатом Дюбуа, а затем, оставшись наедине, устно спросить его, желал бы тот и дальше вести сношения с Россией через Шлейница? Если бы Дюбуа выказал недоверие к Шлейницу , Мусину-Пушкину следовало немедленно заявить, что Его царское величество будет рад прислать другого посла (речь шла о кн. Б.И. Куракине). И в самом деле, как доносил впоследствии Мусин-Пушкин, Дюбуа в ответ заявил, что «о котором деле мы со Шлейницем не говорим, все, от слова до слова, в Ганновере, Швеции и Вене известно. Кроме Шлейница некому это разгласить»{289}.