Французский дневник

– Статистика говорит о том, что только мизерный процент наркоманов может излечиться. Ты никогда не сможешь забыть те ощущения, которые испытываешь после сигаретки или чего-нибудь покрепче. И тебя постоянно будет тянуть к тому, чтобы повторять эти сильные ощущения вновь и вновь. Редко у кого находится такая сила воли, чтобы суметь разорвать этот порочный круг. Да, мы почистили тебе кровь. Токсичности в организме стало меньше. Но, честно говоря, мы ничего не решаем. Всё упирается в тебя. Если ты решишь, что жить без этого не можешь, то ты останешься нашим пациентом до самой смерти. Или же ты найдёшь в себе силы, порвёшь со всем этим и заживёшь так, как все остальные люди. Только вот в это я, лично сам, что-то плохо верю.

Куда бы не повернула нас линия нашей жизни, рано или поздно всё устаканивается. Один порядок сменяет другой. Именно это рутинное соблюдение каких-то правил и устоявшихся процедур, помогает нам выжить в самых непривычных ситуациях. Он, почему-то, проникся уверенностью, что, по сути, у него ничего не изменилось.

Он всё так же играл на свадьбах. Правда, приезжал на них уже не из дома, а из больницы. Он всё также испытывал заоблачный восторг от того, что его пальцы способны дарить людям такую радость. Он всё так же скучал по детям. Скучал по жене. Тесть потребовал, чтобы он написал заявление в суд. И его благополучно развели с женой. А потом он узнал и о том, что тесть позаботился обо всём остальном и у них дома поселился новый зять. А спустя год родился и новый внук. Всё это было очень больно и обидно. Но, к счастью, не смертельно.

Его принудиловка не ограничилась теми шести месяцами, о которых говорил его прежний врач. Очередной анализ крови взяли у него в понедельник с утра, когда он только- только уснул после шумной свадьбы. Количество наркоты там зашкаливало и ему впаяли ещё шесть месяцев.

Именно тогда, в самый беспросветный день его существования в больнице, он обнаружил, что здесь оказывается есть детское отделение. Он то, идиот, думал, что ему так плохо, как никому и никогда ещё не было на этой земле. Но увидев этих детей, он понял, что такое настоящий ад. Кому-то могло показаться, что у них всё в порядке. Они были накормлены, причёсаны, одеты в какую-то одежду. Их регулярно пичкали какими- то лекарствами. Но стоило заглянуть в глаза этих маленьких страдальцев и становилось ясно лишь одно: им безумно плохо.

Время от времени в больницу приезжали какие-то дядечки и тётечки. Привозили какую-то помощь. Иногда гуманитарную, иногда от спонсоров. Практически, не было ни одного дня, чтобы им не подбрасывали еду, фрукты, какие-то сладости и даже игрушки. Всё это не добавляло особой радости в скучный распорядок унылого существования этих несчастных детей. Даже он, далёкий от медицины человек, прекрасно понимал, что диагнозы у всех очень разные. Детская шизофрения здесь прекрасно сосуществовала с различными видами лёгкой и тяжёлой дебильности, с аутизмом и прочими прелестями этого пристанища для тех, кого общество сочло недостойными обычной жизни.

Эти дети не столько мучились от своей болезни, сколько страдали от того, что их никто не любит. К ним практически никогда не приходили их родители или близкие. Да и редкие посещения их не могли подарить им какой-либо радости. Каждая семья, в которой родился такой ребёнок, старалась забыть даже о самом факте появления в мире такого урода, что породили они. Их стеснялись, их игнорировали, о них старались забыть.

Все эти рассуждения о вещах, о которых он, казалось бы, не должен был думать, тяжёлым грузом легли ему на сердце. Он долго прикидывал, что же он может сделать для этих детей. И когда осознал, что именно, ему стало всё понятно. Он увидел свет в конце тоннеля. И главное, он понял своё предназначение в этой обители несчастных и обездоленных. Тогда он начал действовать.

В дурдоме был спортивный зал. Там находились вещи, которые никому не были нужны. Вроде спортивных колец, свисающих с потолка. Или старых историй болезни, сложенных в коробки, но ещё не сданных в архив. Да разве всё перечислишь. Он долго уговаривал главврача, чтобы ему разрешили отремонтировать этот зал. Отыграв свадьбу в будний день, он на свою часть заработка закупил всё то, что нужно было для ремонта.

Увидев его такое рвение, главврач, скрепя сердце, дал согласие на ремонт. Это был человек, уставший от жизни, от людской жадности и коварства, от осознания того, что в мире есть множество болезней, вылечить которые просто невозможно. Он много раз видел, как один маленький сбой человеческого организма приводил к тому, что последствия этого, превращали существование человека в нечто далёкое от нормальной жизни. Он смирился с этим. И больше всего на белом свете боялся чего-то нового, способного нарушить устоявшее течение жизни. Ему он всё разрешил, но какое-то внутреннее беспокойство поселилось в этом рабе клятвы Гиппократа.