Французский орден особиста

Горный воздух насыщал легкие кислородом, и Рябов почувствовал себя значительно легче. У него была еда, да к тому же воодушевляло ощущение свободы. Он понимал, что добраться до линии фронта у него вряд ли получится, но он больше не заключенный, и это главное.

Рябов старался понять, в какой части Австрии он находится, а потом уже можно будет сориентироваться и принять решение о дальнейших действиях. Вдруг ему повезет, и в горах он встретит партизанский отряд из числа уцелевших австрийских и немецких коммунистов, которые после ареста Тельмана перешли на нелегальное положение и, как раньше было в Испании, продолжили борьбу с гитлеровским режимом? Это была бы настоящая удача.

Иван осторожно пробирался горными тропами, обходя небольшие деревушки с нарядными фасадами домов. После короткого отдыха в укромных местах он тщательно уничтожал все следы своего пребывания, но все предусмотреть не мог. Ему было невдомек, что на исходе второго дня его заметили австрийские егеря, объезжавшие лес на лошадях. Из предосторожности они никак не проявили себя, но засекли направление его движения и, вернувшись в свой городок, тут же проинформировали полицию. Полицейские незамедлительно доложили наверх. А там, наверху, уже была информация о заключенном, дерзко бежавшем из поезда. Ночью на оперативном совещании территориальные поисковые группы получили маршрутные листы и выдвинулись на поимку беглеца.

Весь третий день Иван Рябов передвигался незнакомыми тропами. Когда сгустились сумерки, он выбрал удобное место для ночлега в небольшой выемке под скалой. Густой кустарник скрывал выемку от посторонних глаз. Присев на камень, Рябов принялся за еду – то, что он взял в домике над тоннелем, он разделил на крошечные порции, которых едва хватало, чтобы поддержать силы. Уловив какое-то движение, Иван замер и медленно повернул голову. Метрах в тридцати от него спокойно стояли шесть вооруженных мужчин в штатском. Двое с немецкими автоматами, а у остальных были укороченные горные карабины с магазинной десятипатронной зарядкой. Иван дожевал колбасу, вытер руки и поднялся. Что-то подсказывало ему – это не партизаны. Его выследили.

Шестерка рассредоточилась и, держа Рябова под прицелом, неспешно приблизилась. Иван прекрасно понимал: если бы они хотели его застрелить, то уже сделали бы это.

Один из мужчин убрал автомат за спину и, подойдя еще ближе, произнес на ломаном русском:

– Ты есть русский зольдат! И ты культурный… э-э-э… челофек, – подобрал он слово. – Ты не взял вся еда и оставил все в карощий порядок. Мы уметь это ценить.

Рябов молча смотрел на него, стараясь не выдавать эмоций.

– Пащему ты не съесть все? И пащему не забраль все?

– Бог велел со всеми делиться, – спокойно ответил Иван. Сейчас главным было не создать повода для провокации, которая могла плохо для него окончиться.

Австриец повернулся и перевел слова Ивана напарникам. Те с удивлением и даже как-то одобрительно закивали.

Ивана тщательно обыскали, но искать было нечего. Потом его повели к дороге, на которой уже ждали два автомобиля.

Перед посадкой в машину на Рябова надели наручники. Двое мужчин сели по бокам от него, один разместился на переднем пассажирском сиденье. Остальные трое заняли места во второй машине.

Когда Рябова доставили в региональное управление полиции, допрашивать не стали – была уже ночь. Накормили вкусным горячим ужином и даже налили в железную кружку сытного темного пива и оставили в камере до утра. Утром, после завтрака с обжигающим кофе и порядочной горбушкой свежего черного хлеба с маслом, допрос провел местный следователь, при котором был переводчик. Под ритмичный стук печатной машинки Рябов с достоинством отвечал на стандартные вопросы, рассказывая то, что и так было известно неагрессивным австрийцам. Это было похоже на школьный экзамен с заранее известными ответами. Австрийцы не старались спровоцировать или на чем-то подловить беглеца, не давили на него психологически, а рутинно выполняли свою работу.

Присутствовавший при допросе начальник внимательно наблюдал за Рябовым. Когда все формальности были закончены, он что-то тихо сказал, и переводчик перевел:

– Наш шеф говорить, ты есть правильный офицер Красная армия. Мы всегда уважать порядок и Menschliche Ehre. Это есть человеческий честь. Ты есть не ехать умирать в Маутхаузен. Ты есть ехать Франция – карашо работать для Рейх.

Иван молчал, ожидая подвоха или провокации. Но ничего этого, как ни странно, не последовало. Рябову вернули остатки еды, которая была при нем во время поимки, добавили сухой паек на два дня и под конвоем отправили на станцию, от которой отходил эшелон во Францию.

Конечной точкой маршрута была одна из самых страшных фабрик смерти – лагерь «Острикур», расположенный во французском департаменте Нор. Знать этого Иван Рябов, конечно, не мог.

По прибытии заключенных встретили истошные вопли надзирателей, остервенелый лай псов и плотные цепи охраны. Высокий каменный забор с проволокой над ним, часовые на вышках – все это не оставляло места даже для слабой надежды на побег.