Французский сезон Катеньки Арсаньевой

Нельзя менять лошадей на переправе, а манеру письма посреди главы. Во всяком случае — нежелательно. Поэтому эта глава будет несколько короче остальных. Переход к иной манере повествования требует точки отсчета. И десятая глава — поможет читателю сориентироваться в этих обстоятельствах.

А с прежней манерой мы простимся в этой еще совершенно традиционной девятой главе. Хотя и не навсегда.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Не бойтесь — тороплюсь предупредить я не на шутку перепугавшегося читателя. Ничего страшного в десятой главе не произойдет. Екатерина Алексеевна не перейдет на рубленую Хемингуэевскую фразу, и не поразит вас своей лаконичностью. Хотя динамики в сюжете и прибавится. Все познается в сравнении. По сравнению с предыдущими главами и тем более прочими романами середины прошлого века — это действительно телеграфный стиль, а по сравнению с некоторыми современными произведениями — классическая проза.

Единственное, о чем бы мне хотелось еще напомнить читателю, что все описанное в романе происходило с моей тетушкой на самом деле. И ее встреча с Александром Дюма — тоже. Кто не верит — может обратиться непосредственно ко мне. И я покажу вам его фото с дарственной тетушке надписью. Оно сохранилось среди прочих тетушкиных фотографий. Кроме того, он и сам описывает свой приезд в Саратов в дневниках и путевых заметках. Если не верите — прочитайте. И если и не упоминает в нем некоторые факты, то у него были на то основания. Дочитав роман до конца, вы поймете — какие. На этом позвольте пожелать вам приятного чтения. Попробую до конца книги больше не напоминать вам о своем существовании. Если, конечно, вытерплю.

— Ты слышала? — с этим вопросом ворвалась ко мне в дом подруга Шурочка ранним сентябрьским утром 1858 года. — А ты не верила…

От ее былой печали в эту минуту не осталось и следа, словно это не она не далее, как два дня назад, с глазами полными слез говорила мне о бесконечности своих страданий. И о непреходящей тоске по утерянному возлюбленному.

Шурочка, как я уже говорила, при всех ее безусловных достоинствах — довольно ветреная особа, но это не мешает мне восхищаться ею и искренне любить в течение многих лет.

Просто она легко увлекается, а иногда и немного драматизирует собственную жизнь и происходящие с нею события. Тем более в периоды безвременья, когда в нашем славном городе месяцами ничего не происходит.

Поэтому смерть молодого человека, которым она слегка увлеклась в ранней юности, не явилась для нее поводом для вечного траура. И хотя она по-прежнему его носила, но уже тяготилась им. И чтобы облегчить ей жизнь, я сказала ей с самым серьезным видом:

— Давай не будем осложнять жизнь господину Дюма.

— Что ты имеешь в виду? — с тревогой спросила моя подруга.

— Если мы действительно с ним повстречаемся, а теперь это вполне возможно, то он как джентльмен вынужден будет пребывать в нашей компании с печальным видом, избегать столь свойственной французам вообще и ему в частности легкости, блестящих острот. А без них наше знакомство потеряет львиную долю того очарования, что оно могло бы нам подарить в менее драматичных обстоятельствах. Тем более, что знакомство это не обещает быть слишком долгим.

И эта моя длинная тирада подействовала на мою подругу, как волшебный бальзам на измученное страданиями сердце.

— Ты думаешь, — с робкой надеждой выздоравливающего в глазах спросила она, — Костя бы меня понял? И простил?

— Он всегда был добрым мальчиком. И желал тебе добра…

— В таком случае… — уже нетерпеливо переступая с ноги на ногу, перебила она меня, — я, пожалуй, поеду переодеться. Вдруг он действительно приедет сегодня.

И она побежала к выходу.

— Кстати, — крикнула я ей в след, — откуда тебе стало известно о его приезде?

— В церкви сказали, — на секунду обернувшись ко мне, пожала она плечами, и через мгновенье ее каблучки уже стучали по лестнице.

Через час она вернулась ко мне в полном параде, как любили говорить при императоре Павле. Волосы на ее голове были уложены самым невероятным образом, на лице сияла по-французски очаровательная и потому легкомысленная, чтобы не сказать глуповатая, улыбка, а платье…

У меня не хватает слов, чтобы его описать. Тем, кто хочет себе его представить, предлагаю полистать французские модные журналы за 1858 год. И особенно те в них разделы, что французы называют «для любительниц экзотики». Там они помещают платья, которые в самой Франции рискнет пошить лишь очень смелая женщина, а в России, так уж повелось, только в таких и щеголяют. Во всяком случае в Саратове. И начинают рассматривать эти самые журналы именно с последней страницы, на которой обычно и помещают свои экстравагантные изыски французские модельеры-экспериментаторы.

— Я была на причале, — призналась она мне с той же очаровательной улыбкой, которая уже через несколько минут начинает раздражать, а через полчаса — способна вывести из себя и ангела.

— Когда ты успела?

— Да от меня же туда рукой подать, ты что — забыла?