Французский сезон Катеньки Арсаньевой

— Будем надеяться, что как и большинство острых инфекций, она пройдет столь же стремительно, как и распространилась.

— Хотелось бы верить, — вздохнул Петр Анатольевич. — Но кризис, на мой взгляд, еще впереди. И я заранее содрогаюсь при этой мысли.

— Надеюсь, не только это заставило вас прийти сегодня в мой дом? — постаралась я перевести разговор в более конструктивное русло. Поскольку Дюма, еще не обосновавшись в Саратове, уже набил мне оскомину. Разумеется, не он сам, а разговоры о нем.

— Да, — со вздохом ответил Петр Анатольевич. — Хотя и эта новость вряд ли добавит вам положительных эмоций.

— Кто еще собрался посетить наш город? Японский микадо?

— Надеюсь, нет. И нашим землякам не придет в голову осваивать чайную церемонию или щеголять по городу в кимоно.

— Могу себе представить…

— И тем не менее повторяю, что новости довольно печальные… Наш с вами знакомый доктор…

— Карл Иванович? Что с ним?

— Он при смерти.

— Не может быть…

Карл Иванович, довольно пожилой, но еще крепкий мужчина. Последние пятнадцать лет он служил в полицейском управлении и, насколько мне было известно, за все это время ни разу не хворал. Исповедуя здоровый образ жизни, он до последнего времени ежедневно изнурял себя сложной гимнастикой и вегетарианской диетой, купался в Волге до поздней осени, цвет лица имел красный и голос громкий.

— Но еще вчера, — вспомнила я, — вы мне говорили, что он в отъезде…

— Именно так. На прошлой неделе он по делам выехал в Аркадак, должен был вернуться через пару дней, но что-то его там задержало. И только вчера пришло известие. Уже в дороге ему стало плохо, поэтому сразу по приезде его уложили в постель. Поначалу никто не воспринял этого всерьез, с кем не бывает… Но болезнь прогрессировала, и ко вчерашнему дню местные врачи потеряли надежду на благополучный исход.

— Но что с ним случилось?

— Не знаю…

— Странно. Я его давно не видела, но мне казалось…

— Я видел его на прошлой неделе и еще высказал ему свое восхищение на предмет его цветущего вида.

— И, что называется, сглазили…

— Похоже на то…

— Вы думаете, что это как это связано с недавними событиями?

— Я бы не рискнул заявить об этом под присягой, но…

— Но всякое странное событие активизирует воображение. А болезнь Карла Ивановича иначе, как странным событием, не назовешь, не так ли?

— Вынужден с вами согласиться, Екатерина Алексеевна. Хотя кроме этого умозаключения у нас с вами нет никаких оснований для подобного заявления.

— Но предположить эту гипотетическую взаимосвязь нам никто не может запретить?

— Разумеется.

— А время покажет… Если бы еще встретиться с Карлом Ивановичем. Он как врач…

— Насколько мне известно, он уже не приходит в себя, так что его мнение мы вряд ли узнаем, даже если сию же секунду отправимся в Аркадак…

— А Всеволод Иванович? Надеюсь, он не умер? — осторожно поинтересовалась я.

— Слава Богу, нет. Поправляется и уже завтра должен вернуться к своим обязанностям.

— Это все?

— Почти… — Петр Анатольевич на секунду задумался, словно усомнился, стоит ли об этом упоминать, но все же произнес:

— Я все-таки поговорил с Вербицким.

— Они еще не уехали?

— Пока нет. Но он выглядел таким испуганным… А я всего-то навсего задал ему пару вопросов.

— То есть он действительно увозит свою семью от какой-то опасности? Так?

— Это не вызывало у меня сомнений и до вчерашней с ним беседы. Но я не думал, что он до такой степени напуган. На нем буквально не было лица.

— Насколько я знаю этого человека, испугать его непросто, — заметила я.

— Да, но он шарахнулся от меня, как черт от ладана, лишь только я произнес имя…

— Лобанова?

— Да. И тут же убежал, хотя до этого был настроен весьма оптимистично, я бы сказал даже игриво…

— И о чем же вы его спросили?

— Всего-то навсего о том, когда у них в последний раз был Костя. И будут ли они на его похоронах.

— В таком случае, на похоронах мы Вербицких вряд ли увидим.

— Да. Тем более, что они уже состоялись.

— Когда? — удивилась я.

— Сегодня утром.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Константина Лобанова похоронили чуть ли не тайно. На погребении присутствовало человек восемь, включая священника и гробовщика.

Петр Анатольевич сам узнал об этом совершенно случайно от своего товарища, который проживал неподалеку от кладбища и, выйдя из дома сегодня утром, нос к носу столкнулся с катафалком.

— Едем, — поднялась я с места.

— Куда? — не понял Петр Анатольевич.

— На кладбище. Могилы иногда бывают красноречивее испуганных свидетелей.

Петр Анатольевич посмотрел на меня с сомнением, но возражать не стал.

Свежие могилы, как и сам ритуал погребения, всегда поражали меня своей обыденностью. Ведь даже самые пышные похороны в конце концов сводятся к закапыванию отслужившего человеку тела в землю. И никакие песнопения на месте этого более чем прозаического ритуала не в силах изменить моего ощущения.