«Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I

Вначале, пишет Бакье, ему выказывали милостивое расположение. Во время своего второго приезда в Петербург в декабре 1838 года он добился принятия в российское подданство и аудиенции у императора; тот высказал ему свое одобрение, а «пять месяцев спустя благоволил адресовать табакерку, усыпанную брильянтами». Но затем все стало меняться. Главные претензии Бакье предъявляет уже упомянутому нами Сагтынскому, которого именует «он» или «наш человек». Во-первых, сетует Бакье, «с этих пор прямые мои сношения с начальником прекратились, и единственным посредником во всех делах стал он» [то есть Сагтынский]. В мае 1839 года Сагтынский прибыл в Париж с очередной инспекцией и вместо того, чтобы общаться с Бакье напрямую, как и уговаривались, посвятил в его тайну Якова Николаевича Толстого, своего хорошего приятеля, и предложил ему быть посредником между Бакье и III Отделением, то есть тем человеком, через которого будут передаваться письма и, главное, деньги; прежде посредником был Мейендорф, и как самого Бакье, так и пресловутого Сент-Альбена это вполне устраивало. Заподозрив – не без оснований – в Толстом (именуемом в переписке «г-ном Лебланом») соперника, Бакье дает ему весьма любопытную и весьма нелестную характеристику, причем намекает на вольнодумное прошлое Толстого, который в самом деле был привлечен к следствию по делу декабристов и очень стремился «замолить» грехи молодости:

Нам известно было прошлое г-на Толстого, а между тем для таких дел потребны люди, не запятнанные следованием доктринам сомнительного свойства: принципы г-на Толстого не внушали и не могли внушить нам доверия. Впоследствии мы не нашли в нем ни единого залога надежности, какого вправе были требовать: следует сказать откровенно, для дел, предполагающих секретность, никогда не следует прибегать к услугам людей, которые имеют любовниц и долги, а потому тратят куда больше, чем получают. Если человек нетверд в политических убеждениях, если он однажды уже изменил их, причем, возможно, не вполне бескорыстно, нужда может завести такого человека очень далеко, и мы вовсе не стремились узнать на собственном опыте, насколько далеко.

Упоминание о «любовницах и долгах» Я. Н. Толстого проливает свет на вопрос, вызвавший такое недоумение у его биографа П. П. Черкасова: «какие особые расходы мог иметь уже немолодой человек, не обремененный семьей и получающий достаточное жалованье?» А затем Бакье просто «переводит стрелки» и предъявляет Толстому обвинение в том самом грехе, который приписывали ему самому, – в сношениях с эмигрантами-поляками:

Разумеется, тайна частной жизни священна, однако могли ли мы наблюдать без недоверия и без страха ежедневные сношения г-на Толстого с заклятыми, непримиримыми врагами Императора? В донесении от января 1840 года мы написали совершенно четко: если только г-н Толстой не имеет поручения посещать политических изгнанников, властям стоит задуматься о том, что означает его поведение.

В ноябре 1839 года Бакье в третий раз приехал в Петербург; его попросили продолжить работу, но причитавшуюся ему денежную сумму зловредный «он» (Сагтынский), якобы осторожности ради, выдал не полностью, посулив, что все остальное агент получит в Париже из рук Я. Н. Толстого.