Фрегат Его Величества «Сюрприз»

— … мы обнаружили, что ее острие находится у самой артерии. Еще на двадцатую часть дюйма глубже, и Уильяма Дженкинса можно было бы записать в разряд невольных героев.

— Хорошая работа, Дженкинс, — произнес Джек. — И правда хорошая. — И он пошел дальше, к остальным двум: у одного был рассечен лоб, у другого красовалась ужасная рана на скальпе.

— А это не мистер Уайт? — удивился Джек, заметив еще одно тело.

— Он самый. Ему стало немного не по себе когда мы рассекли скальп Джона Седдлера и попросили капеллана подержать его, пока мы будем зашивать рану. А ведь и крови почти совсем не было. Но это всего лишь легкий обморок — глоток свежего воздуха, и он оправится. Можно его вынести на палубу?

— Да пожалуйста. У нас была небольшая стычка с корветом. Ну и храбрый же малый — как он атаковал нас пока мистер Боувз не отправил за борт его фок-мачту! Но теперь мы идем по ветру, вне дистанции выстрела. Так что можно выносить его на палубу сколько угодно.

Палубу окутывали клубы черного дыма, вырывающиеся из шкафута, ветер уносил их далеко вперед. Корабельные юнги сновали повсюду со швабрами, ведрами и пожарными рукавами, Баббингтон ругался наверху, размахивая руками. Вся команда казалась довольна собой и затеянной хитростью, а преследователи приблизились примерно на четверть мили.

Далеко за траверзом правого борта солнце тонуло в багрово-красном мареве. Тонуло, тонуло, и вот исчезло совсем. С востока уже подкрадывалась ночь, безлунная, беззвездная ночь, и кильватерный след фрегата вспыхнул бледным флуоресцентным свечением.

После заката, когда паруса французов превратились не более чем в слабые белые пятнышки далеко за кормой, определить их местоположение можно было только по поднятому на флагмане фонарю, «Сюрприз» дал несколько сигналов синим фонарем, поставил свой целехонький грот-марсель и, набирая скорость, поспешил на зюйд-вест. В восемь склянок первой вахты корабль в абсолютной темноте лег круче к ветру, и, отдав распоряжения на ночь, Джек обратился к Стивену:

— Нам надо идти поспать сколько можно, сдается мне, завтра у нас будет хлопотливый денек.

— Ты полагаешь, что месье де Линуа не удалось вполне ввести в заблуждение?

— Скажем так: я надеюсь, что удалось. Должно было получиться: он явно следовал за нами, пока мы его видели. Но это старый лис, просоленный моряк, и я буду очень рад, если поутру, когда мы присоединимся к Китайскому флоту, не замечу ничего на восток от нас.

— Неужто ты считаешь, что он, руководствуясь одной чистой интуицией, может повернуть и вклиниться между нами? Это означало бы признать наличие у адмирала способностей к предвидению, явно превышающих отпущенный человеку предел. А опытный моряк — это не еще не обязательно пророк. Одно дело разбираться в парусах, другое — в предсказаниях… Джек, дружище, если ты и впредь будешь храпеть на такой и безразличной и прагматичный манер, Софи ждут многие нелегкие ночи… Мне кажется, — продолжил он, посмотрев на друга, который, в силу давно выработанной привычки в один миг провалился в глубокий, уютный омут сна, откуда его мог вытащить только рапорт о появлении на горизонте судна или перемене ветра, — мне кажется, что нашей расе свойственна некая внутренняя тяга к уродству. Вот ты — вовсе не страхолюдина, а был еще красивее, пока враги не разукрасили тебя этими жуткими шрамами; и ты женишься на воистину прекрасной девушке, и вот — я даже не сомневаюсь — вы наплодите множество маленьких детишек, которые будут ныть, плакать, орать на самый монотонный, невыносимый, жутко вульгарный манер. У них прорежутся зубки, потом малыши вырастут в совершеннейших охломонов. Поколение сменяется поколением, и никакого прогресса — ни по части красоты, ни по части ума. Если сравнивать с собаками, даже с лошадьми, то все наоборот: лучшие в породе вымахивают на девять футов, а худшие ползают под столом. У людей так не бывает. И все же отсутствие развития вовсе не избавляет мужчин от стремления искать компанию прекрасных женщин. Вот я, например, размышляя о Диане, вовсе не задаюсь мыслью о детях. Мне ни за что не придет в голову мысль по доброй воле пополнить этот несчастный мир еще одной душой, да и идея представить Диану в роли матери — полнейший абсурд. В ней нет ничего материнского — ее добродетели лежат в иной плоскости.

Стивен подкрутил фитиль, оставив лишь маленький язычок голубого пламени, и выбрался на накрененную палубу, где, примостившись между бухтой троса и бортом, стал наблюдать за темным неспокойным морем и небом, на котором в разрывах между облаками ярко мерцали звезды. Он же размышлял о достоинствах Дианы, старался четко определить их; тем временем раз за разом отбивались склянки, в ответ которым по кораблю прокатывался рапорт: «все в порядке», и так до тех пор, пока небо на востоке не подернулось полоской зари.

— Я принес вам котелок кофе, доктор, — произнес Пуллингс, обрисовавшийся рядом с ним. — А пока вы пьете, я пойду подниму шкипера. Он будет чрезвычайно рад.