Фрейд и Льюис. Дебаты о Боге

Еще привязанность скромна. «Можно гордиться влюбленностью или дружбой, – объясняет Льюис. – Но привязанность скромна, даже скрытна и стыдлива… Только когда мы теряем близкого человека, мы начинаем хвалить его, именно с ним мы связаны только таким чувством. Мы принимаем привязанность как нечто должное; принимать положение вещей как должное было бы неслыханным для эротической любви, но тут это совершенно правильно и уместно. Это соответствует уютной и тихой природе такого чувства»[364].

Привязанность может сопровождать и другие формы любви. Она есть в дружбе. «Подружиться с кем-то – не то же самое, что к нему привязаться. Но когда друг становится старым другом, все предметы, окружающие его, которые вначале не имели никакого отношения к дружбе, становятся знакомыми и в силу этого дорогими».

Привязанность выходит за рамки семьи и может смешиваться с другими формами любви. Она – часть эроса и должна таковой быть. Сексуальная любовь без привязанности была бы холодной и непривлекательной. Привязанность, как говорит Льюис, – самая неразборчивая форма любви. «Почти каждый может стать предметом привязанности, несмотря на свое уродство, глупость и даже невыносимый характер. Я видел, как не только родители, но и братья любили слабоумного ребенка. Для сторге даже не существует границ биологического вида. Она есть не только между собакой и человеком, но, что еще удивительнее, и между собакой и кошкой»[365].

Льюис предупреждает об одной опасности, которую таят в себе привязанность и привычка. Они могут порождать фамильярность. «Привязанность существует в мире поношенной одежды, удобства, беспечности и фамильярности, которая покажется невежливой при общении с незнакомцами». Но Льюис предупреждает: «Чем интимнее обстановка, тем меньше в ней вольностей, но это не отменяет вежливости. Напротив, привязанность лучше всего учит проявлять деликатность, несравнимо более тонкую, более чуткую и глубокую, чем учтивость на людях…[366] Вы можете сказать: «Помолчи, дай мне почитать книгу». Вы можете делать, что угодно, если это правильный тон голоса в правильный момент, когда они не несут в себе намерения ранить и действительно не ранят. Чем лучше привязанность, тем точней она знает, когда и что делать (у каждого вида любви есть свое особое “искусство”)»[367].

Разумеется, иным семьям не хватает учтивости. Кто из нас не мучился в гостях, когда мать или отец так обращались со взрослыми детьми, что человек чужой просто ушел бы и хлопнул дверью? Они категорично рассуждают обо всем, чего, в отличие от детей, не знают; они прерывают детей, когда им вздумается; высмеивают то, что им дорого»[368].

Льюис считал, что любовь-привязанность дает нам немало счастья на земле, если «в ней есть здравый смысл, взаимная отдача и “пристойность”. Привязанность составляет девять десятых надежного и прочного счастья во всех его видах в нашей естественной жизни»[369]. Льюис был полностью согласен с мнением Фрейда о том, что любая форма человеческой любви «несет в себе семена ненависти». Если у кого-то есть потребность быть нужным, а ребенок или родитель ее не удовлетворяет, она может требовать все больше, а разочарование способно превратить любовь в ненависть. Льюис предупреждает: «Один латинский поэт сказал: “Люблю и ненавижу”, – об эротической любви, но это относится и к другим видам любви. Они несут в себе семена ненависти. Если привязанность начинает всецело управлять человеческой жизнью, эти семена прорастут. Любовь, став богом, превратится в демона»[370]. На первый взгляд может показаться, что Льюис согласен с Фрейдом, но между ними есть одно радикальное отличие: Льюис не предполагает, что сексуальность находится в центре или даже на периферии сторге.

* * *