Фрейлина императрицы

— Ну, хоть и больше… Хотя при твоем скряжничестве, пожалуй, меньше… И зачем же ты тратиться сюда приехала? Ведь из твоего дела ничего не выйдет… Велят тебе сказать, что Анна с мужем и с детьми российская дворянка и что тебе, старостихе Ростовской, нет до них никакого дела.

— Нет… Я так не позволю! — выговорила панна, опять вспылив.

— Да тебя о твоем позволении и не спросят. А будешь шуметь…

— Конечно, буду шуметь.

— Верю… Вижу, что будешь шуметь… Не такой ты человек. У тебя на лице шум написан… А будешь ты шуметь — то тебя свяжут по рукам и ногам, положат в санки и повезут обратно в Польское королевство.

— Ну, это ты врешь, господин Карл Самойлович! — воскликнула старостиха, вставая с кресла.

— Ну, вот увидишь!.. — рассмеялся Скавронский.

— Больше мне с тобой толковать не о чем. — И старостиха, обернувшись грозно к Анне, выговорила: — Я уже была у нашего ясновельможного пана и магната — графа Сапеги. Он мне обещал охлопотать либо выкуп большой, либо вас всех в кандалы и с солдатами ко мне отправят.

— Это кто же… Сапега обещал? — выговорил Карл Самойлович.

— Да. Сам ясновельможный пан Сапега.

— Правда ли это? Ты врешь, может быть…

— Убей меня Бог, если я вру… Он мне все дело справит.

— Увидишь ты его, пани, скоро…

— Да, увижу, через четыре дня.

— Ну, так, пани, скажи ему от меня… Можешь ты аккуратно мое поручение справить?

— Могу!.. — удивилась Ростовская.

— Ну, хорошо. Скажи ему от меня, что граф Карл Самойлович приказал графу Сапеге низко кланяться и сказать, что он дурак. Он, Сапега, а не я…

Скавронский сказал это таким голосом, что Анна, будучи все время задумчива, рассмеялась, даже Михайло робко улыбнулся, а дети, стоявшие в дверях, начали хихикать.

— Ну что ж! Вы же мужики были, мужики и остались, — выговорила Ростовская важно и, не прощаясь, пошла из горницы.

Через четыре дня старостиха была снова у Сапеги. На этот раз сам магнат попросил панну к себе в кабинет и объяснил ей, что хлопотал по ее делу, но результат получился совсем неожиданный… Ей, панне, приказано немедленно выезжать из Петербурга к себе домой.

— Главное, пани, не делай ты никакого шуму, даже не говори никому, что Михайло и Анна Ефимовские твои бывшие холопы, а то будет тебе неприятность. Приключится что-нибудь худое.

— Да как же это так?! — растерялась старостиха.

— Да так. Даже и говорить никому не надо, за каким делом ты сюда приехала.

— А выкуп?

— Какой выкуп… Пойми ты, никакой речи об этом и быть не может… Уезжай поскорее. Мне верные люди сказали, что это самое лучшее будет.

— Кто же тебе, пан ясновельможный, сказал?.. И как могу я, как дура какая, уехать с пустыми руками отсюда… Нет, пан, я не такая. Я весь Петербург вверх ногами поставлю. Я до царицы дойду.

— Нет, пани, я тебе дружеский совет даю… Если на то пошло, то я прямо тебе скажу. Мне сама государыня приказала тебя из Петербурга выпроводить без всякого шума. Денег тебе ничего не дадут, и не потому, чтобы денег жалели… Пойми ты, деньги у русской царицы, вестимо, есть. А потому что не хотят плодить разговоров о выкупе Ефимовских. Здесь все сделают вид, что ты женщина, ума решившаяся, что семью Ефимовских принимаешь за каких-то якобы бежавших у тебя холопов Якимовичей. И вот тебя, якобы безумную, свяжут да и засадят, пожалуй, куда-нибудь.

— Да ведь это разбой, ясновельможный пан… Ведь это настоящий разбой!.. Отобрали у меня, целую семью и не хотят ничего заплатить. Я буду королю польскому жаловаться.

Сапега махнул рукой.

— Ну, я вижу, тебя не убедишь… С тобой говорить — все равно что воду толочь. Ну, и ступай, жалуйся королю польскому. А то хоть императору Римской империи… Да кстати уж прихвати и святого отца папу.

Панна хотела продолжать разговор, хотела убеждать и просить Сапегу ходатайствовать о ней снова, чтобы получить хотя бы только пятьсот рублей, но Сапега только отмахивался и молчал.

— Ну, вот что, ясновельможный пан. Двести рублей! Так уж и быть! — воскликнула панна. — Это мое последнее слово.

— Ну, а мое последнее слово, пани старостиха: как вернешься в герберг, укладывай свои пожитки и тихонько выезжай из Петербурга домой.

Сапега встал и начал почти выпроваживать молившую его на все лады старостиху.

— Недосуг мне, пани. Ступай!..

В это время появился в горнице какой-то молодой человек, и граф Сапега, обернувшись к нему, вымолвил довольно строго:

— Проводи панну до подъезда и прикажи внизу, что если панна захочет со мной опять видеться, чтобы ей всегда говорили, что я уехал.

Ростовская озлобленно взглянула на магната, внутренно обозлилась, но промолчала и быстрой походкой двинулась через все комнаты.

Разумеется, в Крюйсовом доме после посещения старостихи всякий день только и было речи что о ней, о ее намерении и даже ее угрозе.

Карл Самойлович успел убедить сестру и зятя, что баба-людоед с ума сошла, если решилась угрожать им.

— Здесь, в Петербурге, — говорил он, — мы с ней можем сделать что хотим… Захотим — мы можем просто ее отколотить.

— Ну, вот!.. — воскликнула Анна. — Каким же это образом?..