ФРГ. Штрихи к портрету

Примерно сотню лет назад о Мюнхене писалось следующее: «В нем много мастерских для приготовления изделий из железа, бронзы и других металлов. Искусные рабочие заняты производством предметов, необходимых для живописцев, математиков, натуралистов; литографское искусство, возникшее впервые здесь в конце XVIII столетия, продолжает процветать и поныне… Но из всех отраслей промышленности наибольшей славой здесь пользуется производство пива».

В 1875 году в Мюнхене было двадцать пивоваренных заводов с производством 117 236 400 литров в год.

Прошло сто лет. Город увеличился более чем на миллион жителей. Казалось бы, лишенный всяких предпосылок индустриализации, не обладая торговыми традициями, он тем не менее сделался крупнейшим центром того и другого. Сегодня это самый значительный оптовый рынок фруктов и овощей всего юго-востока Западной Европы. В сфере торговли здесь занято свыше ста тысяч человек. Заложенная еще в XIX веке оптическая и механическая промышленность дополнились в нашем веке машиностроительной и электротехнической, которые и определяют сейчас характер города. Из ста восьмидесяти тысяч рабочих мест предприятиям названных отраслей принадлежит не менее ста тридцати тысяч…

Я стоял на смотровой площадке колокольни и смотрел на расстилающееся подо мной море домов, над которым, как башня маяка, возвышалась серая игла телевизионной вышки, а у ее подножия поблескивала чешуя олимпийского стадиона. Об этом сооружении писалось много. Его идея — шатер. Бетонные руки лебедок натягивают или поддерживают над овалом стадиона крышу, склеенную из кусков полупрозрачной пластмассы. Все это оригинально, смело, непривычно. К собранию архитектурных памятников город прибавил еще один.

В хорошую погоду из Мюнхена видны снежные вершины Альп. С погодой мне не очень повезло, и горы я увидел лишь на следующий день из окна автомобиля одного местного коммерсанта, с которым у нас были кое-какие дела и который, в порядке любезности, выразил желание показать мне высочайшую точку Западной Германии — вершину горы Цугшпитце.

Преуспевающим людям, а мой спутник являлся, безусловно, человеком преуспевающим, бывает присуща страстишка побахвалиться. Неважно чем. Квартирой — самая удобная. Коллекцией бутылок — самая полная. Горой — самая высокая.

— Конечно, не во всем мире, но в Бундесрепублик…

Можно было подумать, что это его собственность, которую он собирается реализовать.

— Все 2974 метра. Хороших 2974 метра!

Уверен, что будь это «чужая» гора, ее характеристика звучала бы совсем по-иному:

— Только 2974, каких-то 2974 метра…

Кстати, я справлялся в атласе. Высота Цугшпитце — 2963 метра.

Но это к делу не относится. Более того. За предоставленную возможность увидеть Альпы я великодушно прощал компаньону и его велеречивость, и коммерческую изворотливость, и даже знание дела.

Из Мюнхена мы выехали рано, как говорят, с первыми петухами, и я еще раз пережил идиллию сельского утра. Свернув с автобана, мы очутились на заброшенном проселке (впрочем, находящемся в отличном состоянии). Вокруг нас простиралась ровная, заболоченная низина. Она скорее угадывалась, чем проглядывалась. Вообще поначалу ничего не проглядывалось, поскольку над землей висела тонкая, но плотная пелена. Но вот она зашевелилась, поплыла, пошла на убыль. Словно из-под земли на глазах вырастали купы кустарников, копешки сена, какие-то коряги. Дорога резко метнулась в сторону, и перед нами открылась панорама озера. По черной, глянцевой поверхности воды, свиваясь в бесчисленные трубки, подвижные, колеблющиеся, живые, отступал туман. Замелькали дома. Мы въехали в какое-то селение, которое могло бы показаться вымершим, если бы не прибой петушиных голосов. За поселком местность изменилась. Дорога, и до этого не особенно ровная, сделалась еще извилистее. Огибая мягкие, покрытые изумрудной травой холмы, она неуклонно шла вверх. Перед нами все смелее раскрывалась обжитая, ухоженная земля. На небольших, разделенных проволокой загонах, разгуливали меланхоличные и тучные коровы. Луга сменялись полями, поля чередовались с огородами. И когда пейзаж сделался привычным и глаза утратили зоркость, показались горы. Суровые, скалистые, крутые, они словно сию минуту выросли из-под земли и властно заявили о своем существовании.

Наш проселок влился в широкую, так называемую федеральную дорогу, уже плотно забитую. Горы стояли не сплошной стеной, как я ожидал, а отдельными, как бы выставленными в дозор группами, отделенные друг от друга ровными, довольно просторными долинами, по которым там и сям были разбросаны населенные пункты, беленькие, чистенькие, игрушечные.