Фридрих Барбаросса

После ночного боя стало понятно, что насквозь гнилой и лживый Милан все же придется стирать с лица земли, поэтому я распределил свое войско на зимние квартиры по крепостям, с тем чтобы отдельные отряды продолжали контролировать все пространство вокруг приговоренного города. И что же? Через неделю мне доложили о новой вылазке, я прибыл под стены Милана и, отсчитав из толпы пленных двадцать пять человек, приказал отсечь им всем правую руку, после чего прогнал пострадавших в Милан.

Прошло три дня, и новый отряд, состоящий из пяти сотен всадников, прорвался к Лоди, но был уничтожен подчистую стоящими там людьми Виттельсбаха.

После этого миланцы снова отправили своих парламентеров с предложением выплатить штраф. Переговоры теперь проводил более решительный, нежели я, Райнальд, который, даже не взглянув на бумаги миланцев, сообщил, что император примет только безоговорочную капитуляцию.

Поняв, что эрцканцлер настроен враждебно, послы отправились к Виттельсбаху, который посоветовал, прежде чем явиться в очередной раз, самостоятельно засыпать ров вокруг города и пробить стены в четырех местах в ожидании имперского войска.

Через несколько дней послы подтвердили, что ров засыпан, стены пробиты, а императора, то бишь меня, ждет огромная контрибуция. Кроме того, они готовы принять у себя того канцлера, которого пожалуем им мы.

Я был уже готов уступить, но Райнальд вновь проявил несгибаемость и твердость, объяснив, что, едва только я распущу войско, миланцы вырежут наш гарнизон, после чего окончательно озверятся против Империи. В непрестанных спорах мы дотерпели до 6 марта 1162 года, когда все видные жители города, одетые в рубища, с привязанными к шеям мечами и большими деревянными крестами в руках, явились на суд в Лоди, дабы умолять императора сделать уже хоть что-нибудь. Люди пали на колени, бросая под ноги собственные знамена, следом подкатила их знаменная телега, флагшток был наклонен таким образом, что ненавистное знамя словно само легло в мои руки, потянул, и оно упало в пыль, а я демонстративно отвернулся. Подумаешь, знамя Милана!

Побежденные рыдали, моля о снисхождении, церемония явно затягивалась, я взглянул на Райнальда, и тот развернул длинный пергамент с условиями капитуляции. «Миланцы, — говорилось в документе, — государственные изменники и по совокупности своих деяний достойны смертной казни, император дарует им жизнь. Все „капитаны“ ученые и ремесленники переходят в распоряжение императора в качестве заложников, что же до остального населения, ему надлежит покинуть город, забрав столько, сколько они могут унести с собой, и под присмотром имперских чиновников добраться до мест, где им отныне следует проживать». Заранее были присмотрены четыре деревни, в которых бывшие горожане могли прокормиться, не иначе как нанимаясь батраками.

Почему понадобилось забирать в заложников ученых людей и рыцарей, понятно, чтобы Милан не смог возродиться в прежнем величии, ибо плебеям это не под силу. Для чего выселили плебеев?.. Честно говоря, пошел на поводу у Райнальда, который утверждал, что случись мне проявить милосердие в этом вопросе, далее придется заново собирать войска, а они не так быстро собираются.

Когда люди покинули город, я дал своим ребятам несколько часов для веселого разграбления, запретив трогать церкви, так как имущество церквей было решено передавать в архиепископства и епископства Германии, и забрав мощи волхвов и другие святыни. После чего туда вошли жители Кремоны, Павии, Комо, Новарры и Лоди, основной задачей которых было не оставить в городе камня на камне. Я попросил сохранить только церковь Святого Амвросия, где позже была отслужена благодарственная месса. По окончании работы город был сожжен.

Глава 41 Мост через Сону

Последнее время я мало пишу эту свою летопись пером, но все больше в своем сердце и памяти. Хожу и размышляю, разговариваю сам с собой, а иногда с собой маленьким. С мальчишкой, взявшимся за непосильный для детских плеч труд. Впрочем, я жадный, и мало что из своего сокровенного соглашаюсь-таки переложить на пергамент. Кому, к примеру, лет через сто будет интересно, что я чувствовал, когда палач отрубал руки, по сути, невиновным людям? Какие после этого сны видел? Мучился ли совестью или дрых без задних ног. Потомкам нужны дела, а не бабьи слезы. Но, будь я мягким к врагам, хоронить бы пришлось друзей. Наверное, я плохой христианин, потому что не могу любить тех, кто желает плохого мне и моим близким. Но я люблю, очень сильно люблю свою жену, семью, друзей.

Я люблю и тогда под Миланом любил своего младшего брата, да и к двоим другим заговорщикам относился и отношусь с понятной нежностью. Людвиг и доныне не только мой подданный и родственник, но и друг. Оттого и не наказал, хотя пригласил в лагерь врагов, да еще и в полном вооружении… до сих пор икается.