В это время вышел в свет памфлет под названием
«Что должны мы думать о наших культурных заведениях? — пишет он в заключение. — Это ваше дело сказать, чем должна быть немецкая культура, для того, чтобы направить возродившуюся нацию к выполнению своих самых благородных целей». И на этот раз Ницше остается непреклонным в своем решении. Его мало удовлетворяли его лекции, он был недоволен их внутренней формой, не представлял себе ясно их идейных выводов. «Я не хочу ничего печатать, — пишет он, — так как у меня нет чистой, как у серафима, совести». Он старается каким-нибудь другим способом выразить свою веру в Вагнера.
«Я был бы бесконечно счастлив, — пишет он Роде, — если бы мог написать что-нибудь для нашего общего дела, но я не знаю, что писать. Все, что я начинаю писать, кажется мне таким обидным, вызывающим, способным, по природе своей, скорее испортить наше дело, чем помочь ему. Зачем случилось так, что моя бедная, наивная, полная энтузиазма книга встретили такой плохой прием? Удивительные люди! Но что же нам всем теперь делать? Знак восклицательный и знак вопросительный!»
Ницше принимается писать «Reden eines Hoffenden» («Речи надеющегося»), но скоро бросает эту работу.
Фридрих Ницше снова обратился к прекрасным и плодотворным греческим авторам. Перед очень небольшой аудиторией, так как дурная слава «Происхождения трагедии» отдалила его от молодых филологов, он комментирует «Choéphores» Эсхила и несколько текстов из доплатоновской философии, из глубины 25 столетий его осенил чудесный свет, рассеявший в его душе все тени и сомнения. Ницше с неудовольствием слушал, как его друзья, вагнерианцы, охотно употребляли такие громкие слова, как: «Обнимитесь, миллионы», которые под руководством Вагнера распевал хор в Байройте. Пели-то они хорошо, но люди так и не падали друг другу в объятия, и Ницше невольно стало казаться, что за всем этим кроется тщеславие и какая-то ложь. Кичливые и дурные древние греки редко обнимали друг друга, в их гимнах ничего не говорилось об объятиях, их душу раздирает завистливое желание первенствования, их гимны дышат страстью. Ницше любит их наивную энергию и их точный, чеканный язык. Как бы освеженный у античного источника, он пишет небольшой опыт о «Homer’s Wettkampf» («Героический поединок у Гомера»). Мы видим, как с первых же строк он заметно отдаляется от вагнеровского мистицизма.