Фрилансер

– Тогда, проходите.

Ярославна заходит в квартиру, осматривается. Запах ландыша следует за ней ручным пингвином. Квартира проникается туалетным ветерком. Ландышем теперь дует из каждого угла, будто в каждом углу напукали и задрапировали ароматом весны.

Вот диван, единственное место в квартире, которое может быть спальным.

– Вы спите здесь, Джонни?

– Да.

– Ну-ну…

А это шкаф. Наверное, тут вся его одежда. Не густо, в такой шкаф много не напихаешь, решает Ярославна, но не уточняет. А Джонни будто считывает её мысли и отвечает сам:

– У меня мало одежды. Ношу сезон, выкидываю, покупаю новую.

Чай готов. Дома Ярославна пьёт чай с кусковым сахаром, вприкуску. Но у Джонни пользует сахар-песок. Чтобы не напоминало пьесу Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын», а то Джонни высчитает, сколько ей лет на самом деле.

Чем вы можете быть полезна? Откровенностью. Я буду подбрасывать темы, а вы развивайте их, размышляйте, сама с собой. Меня здесь нет. Расскажите, что вас мучает, не дает покоя, преследует ночными кошмарами.

Ярославна садится куда велят:

– Начать с бомбежки Киева или сразу с послевоенного голода.

– Начните со своих страхов, фобий.

– Ну, с хобби, так с хобби.

– Ни с хобби, а с фобий.

– Ну, с фобий, так с фобий.

Чтобы не провоцировать расчеты, Ярославна не привязывает рассказы к датам. Сбивает Джонни со следа, мешая столетия, как краплёные карты.

Ее первая история о рождении первой фобии.

– Пятый класс. Пишем диктант о Сталине. «Иосиф Виссарионович пробирался из Туруханской ссылки по тайге». В слове «пробирался» я пропустила букву «р». Получилось – «побирался». Что они устроили! Вывели перед всей школой, сорвали пионерский галстук, назвали троцкисткой, и я упала в обморок. Думала, расстреляют. Образовалась фобия. С тех пор боюсь выстрелов. Даже холостых.

Передергивает карты. Переброс темы:

– Я знаете ли вы, Джонни, какого современной женщине на шпильках? Гуляю вчера вечером по центру и боюсь, шпилька застрянет в стыке тротуарной плитки. Можно так навернуться, костей не досчитаешь. Фобия на щели! Что ваши подружки говорят о новом уличном покрытии?

– Ничего не говорят, они в кроссовках ходят.

– Я тоже ношу кроссовки. Но, на свидания бегаю на шпильках. Походка от бедра – сила женщины, вам ли не знать, Джонни.

Несет околесицу. Жаль. Долго живущий человек, волей-неволей пережил многое. Старуха неинтересна. Джонни сам виноват, должен вытащить на свет её Душу, но как. И Джонни нестерпимо захотелось увидеть Лизу, сейчас, здесь, рядом, почувствовать молодое тепло ее воздушных рук. Видеть ее искрящиеся глазищи. Спокойно! Старуха – это работа.

– Вам когда-либо ставили ошибочный диагноз, Ярославна.

Воротничок задумалась. Пошла линия. Одна морщинка, другая. Хорошо!

– Просьба. Снимите воротничок.

– Сейчас отстегну.

Ярославна закидывает руку на спину, но не может нащупать пуговичку. Джонни обошел тело, справился с пуговицей, вернулся вперед. И передние она не может отстегнуть. Для удобства Джонни опустился перед Ярославной на колени, протянул к воротничку руки. Одна пуговица, другая.

Встретились глазами, он улыбнулся.

Будь у Ярославны револьвер, она бы завизжала: «Остановись мгновенье, ты прекрасно!» и застрелилась. Она видит у самого лица своего его сильные, острожные руки с выгоревшими на солнце волосками, искренне заботливое лицо, пробирающие до поджилок, невероятного цвета глаза. И солнечные лучи, бьющие сквозь его упрямые волосы…

Отстегнув воротник, Джонни потянулся к верхней пуговице её платья.

– Не против?

«Начинается», – затрепетала Ярославна.

Расстегивая верхнюю пуговицу, он тронул теплыми своими пальцами её шею. Кожа Ярославны отстрелила крупными мурашками. Следующая пуговица. Его пальцы коснулись её груди, мурашки взлетели до плеч, вздыбив старческую кожу. Третья пуговица.

Ниже Джонни, ниже, прошу тебя!!!

Джонни отогнул вороник, открыл шею и немного грудь.

– Уже лучше.

– Моя кожа не так молода, как бы хотелось вам, Джонни, – кокетничает Ярославна.

– И прическа ваша мне не нравится.

– Смелее. Отдаюсь в ваши руки. Делайте со мной всё!

Джонни вытянул из её волос историческую заколку, повертел в руках, хмыкнул, отбросил на стол. Вспучил истонченные пряди, уложил заново. Ярославна сидит, ни жива – ни мертва, Джонни вдувает в её тело жизнь, выдутую ранее и давно. Ярославне счастливо. Она трепещет от его молодильных прикосновений, и, желая скрыть волнение, начинает строить смешные рожицы.

– Сидите смирно! – Джонни отвечает улыбкой на её уродливые гримасы.

Закончив с прической, он отворачивается к камере. Ярославна быстро, пока не видит Джонни, взлохмачивает волосы, а лицо её принимает серьезное выражение.

Джонни смотрит на Ярославну через камеру, выглядывает поверх, не может сдержать новой улыбки. Ярославна впивает в улыбку Джонни женский взгляд, и её голова начинает кружиться. Ярославна понимает, что теряет сознание…

… держаться. Только не опозориться, не выпасть с досады в осадок. А досада огромная, шире Суэцкого канала. Каньоном длиною в жизнь, меж ними пролегли десятилетия. Ярославна остается на стуле, но, боже, какими усилиями!