Фристайл. Сборник повестей

А Соколов на трибуне собирал свои разбросанные тезисы. Он очень устал. Тонкие листы доклада упрямо выскальзывали из его дрожащих пальцев. Не глядя на него, быстро покинули свои места члены президиума. Только министр задержался, он медлил, поглядывая на Алексея Петровича. Казалось, хотел подойти, что-то сказать… Но постоял минуту, подумал, да так и не окликнул, тоже ушёл — в дверях его ждали. Наконец, Соколов собрал все свои бумаги в папку, устало спустился с трибуны и пошёл было вдоль длинного стола президиума с беспорядочно сдвинутыми стульями. Но вдруг ноги его дрогнули, подкосились, и он едва успел присесть на один из них. Алексей Петрович опустил тяжёлые руки на стол вместе со своей папкой и замер надолго, низко наклонив голову.

Когда рассеялся туман перед глазами и стало легче дышать, он поднял глаза и посмотрел в зал. В огромном конференц-зале министерства он был совершенно один.

Героя Социалистического труда Соколову не дали. Из Главка не прислали даже поздравительной телеграммы с юбилеем. Он был к этому готов и легко смирился, хотя с годами стал обладать достаточным тщеславием. Но буквально накануне своего дня рождения он получил другое известие, которое совершенно выбило его из колеи. Он не сказал об этом ни жене, ни дочери, ни своим ученикам — ему конфиденциально сообщили, что готовится приказ о снятии его с должности. Соколов понимал, что уходить надо, но он хотел уйти сам, по собственному желанию, найдя себе достойную замену. Но его доклад сработал как катализатор. В Москве пришли к выводу, что Соколов очень постарел и плохо ориентируется в обстановке, что со своей наивной принципиальностью и прямолинейностью он не вписывается в современную жизнь, что у него с годами развилась мания величия, которая мешает ему контролировать собственные высказывания и поведение. И хотя с молодости Алексей Петрович любил шумные застолья, за праздничным столом он думал только о том, на кого оставит институт, своё детище, своего ребёнка…

Молодые аспиранты, приглашённые в гости, водили вокруг него хоровод и дружно пели: «Как на шефа именины…». Алексей Петрович стоял в центре круга, довольно посмеивался, растроганный, но голова его была занята только одним — кого в Москве назначат на его место. Среди аспирантов были неизменные Кондаков и Сакен, оба с жёнами. Несколько молодых учеников Соколова тоже были здесь, вместе со Славкиным отцом гостей насчитывалось человек десять. А в глубине комнаты стоял задвинутый туда большой обеденный стол с недавно порушенной красотой.

На кухне кружились Зоя Васильевна и Вера. На сковородках пузырилось жаркое.

Одна из аспиранток села за пианино.

— Алексей Петрович, заказывайте, что играть… Маэстро всё может!

Старик с улыбкой пожал плечами.

— Играйте, что хочется…

Наташа подошла к инструменту.

— У нас папа все песни поёт на мотив «Катюши»… Но самая любимая — вот эта… — она склонилась к пианино и наиграла одной рукой, подпевая себе неожиданно сочным, грудным голосом «Ничего, что ты пришёл усталый…»

Аспирантка кивнула и подхватила сразу двумя руками.

— «И виски покрыла седина»…

— Смотри-ка, помнишь… — Алексей Петрович растроганно посмотрел на дочь. И громко позвал. — Зоя! Где ты там? Иди сюда!

Зоя Васильевна вошла, вытирая руки о полотенце.

— Там мясо…

— Подождёт мясо, Вера присмотрит. — Он приобнял её за плечи. — Посиди, старушка, со мной рядом, послушай…

Они сидели рядышком на диване, а молодёжь, столпившись у пианино, смотрела на них, улыбаясь, и пела.

— «Пусть дни идут, идёт за годом год…»

Славка зашёл на кухню, потолкался вокруг Веры.

— Странно, правда? — Вдруг задумчиво сказал он. — Вот Дмитрия Павловича в госпиталь вызвали, он ушёл, и дед один среди молодых остался… Я в первый раз понял, что у него никого нет кроме нас и твоего дедушки… Почему это, а?

Вера пожала плечами.

— На дружбу, между прочим, время нужно… А дед твой все двадцать четыре часа в сутки на работе…

Пока снова сели за стол и произнесли несколько тостов, Алексей Петрович с улыбкой смотрел на своих учеников, но вдруг отвлёкся, погрустнел и тихо сказал жене.

— Понимаешь, я даже главному редактору звонил… Говорю, сократите половину статьи… Не нужны мне эти комплименты… Уберите то место, где говорится, что я Государственную премию в фонд Мира передал… Лишнее это всё… Оставьте только…

— Бабуля! — Послышался из кухни Славкин голос. — Вера без тебя зашивается!

Зоя Васильевна, успокаивая, мягко похлопала мужа по руке, и, не дослушав, поспешила на кухню, прихватив с дивана полотенце. Гости перестали петь, включили магнитофон, и квартира сразу наполнилась совсем непонятной Алексею Петровичу музыкой. И танцевать все начали сразу, вместе, столпившись посреди комнаты. Старик грустно смотрел на них и, наверно никого не видел, думая о своём. И вдруг совершенно невпопад и ни к кому конкретно не обращаясь, сказал:

— Мне сегодня из нашего отраслевого журнала звонили… Извинялись… Говорят, вся юбилейная статья обо мне не помещается… Они её сократили… «Мы, — говорят, — выбросили период Вашей деятельности во время войны…» — Он горько покачал головой. — Обидно…