Фронда. Блеск и ничтожество советской интеллигенции

Сейчас много пишут о том, что после т. н. «Съезда победителей» начало массовых репрессий застало общество врасплох. Это не так – погром застал врасплох только два десятка лет безнаказанно правившую коммунистическую верхушку. Другие слои общества всё время подвергались непрекращающемуся давлению. Важно то, что партийные и советские органы вели репрессивную политику не в противодействии с влиятельными слоями художественной общественности, а в союзе и контакте с ними. Причем некоторые титаны духа контактировали так рьяно, что порою даже ЦК партии и генсек вынуждено защищали одних интеллигентов от других.

Для публичного официального озвучивания директивных указаний, как правило, использовался главный печатный орган страны – газета «Правда». «Эти акробаты пера, эти виртуозы фарса, эти шакалы ротационных машин…» – сколько невинных людей пострадало от лап этих тоже вроде бы интеллигентов. Быть раскритикованным или хотя бы неодобрительно упомянутым в «Правде» означало крупнейшую неприятность для человека любого положения и ранга. «Правдистами», в числе прочих, были Илья Ильф и Евгений Петров. Их приятель Борис Ефимов вспоминал: «Ни для кого не была секретом близость редактора “Правды” Мехлиса к Хозяину и предполагалось, что все, напечатанное в “Правде”, согласовано с “Вождем и Учителем”. “Напечатано в “Правде”, “В “Правде” сказано“, “Правда” по этому вопросу считает…” – это стало высшим и окончательным критерием в суждении или споре по каждому вопросу культуры, науки, искусства» (39).

Наглядный пример влияния газетной бумаги на жизнь гения находим в дневниках Елены Сергеевны Булгаковой: «9 марта. (1936 г.) В “Правде” статья “Внешний блеск и фальшивое содержание”, без подписи. Когда прочитали, М. А. сказал: «Конец “Мольеру”, конец “Ивану Васильевичу”». Днем пошли во МХАТ – “Мольера” сняли, завтра не пойдет» (40). Известен агентурный отчет о самочувствии Булгакова после инициированного П. Керженцевым[80] снятия «Мольера» и редакционной статьи в «Правде»: «Сам Булгаков сейчас находится в очень подавленном состоянии (у него вновь усилилась его боязнь ходить по улицам одному, хотя внешне он старается ее скрыть)» (41). Страх бесследного исчезновения, как пропадали его персонажи в «Мастере и Маргарите», преследовал потом писателя до конца дней. Такова была сила воздействия официального слова партии.

Между тем, сама газета, выносившая суровые приговоры деятелям искусства, профессионализмом не блистала. Е. Петров признавал, что «Правда» делалась крайне слабо: «90 % сотрудников не имеют ни малейшего понятия о газете. Рассказы, как нарочно, печатаются самые скверные. Стихи еще хуже. Рецензии анекдотически плохи. Хроника пишется отвратительным казенным языком. Нет более или менее приличных корреспондентов. Самые интересные события подаются так, что не хочется читать» (42). Петров был опытным «правдистом» и знал, о чем пишет. «Правдистом» считался и другой корифей советской литературы – Демьян Бедный. Его лаконичные топорные эпиграммы на страницах «Правды» напоминали безапелляционные судебные вердикты. Для иллюстрации, его «рецензия» на постановку «Горя от ума» в театре Мейерхольда:

Белинским сказано давно,
Что «Горе от ума» есть мраморная глыба.
А Мейерхольд сумел, чего другие не смогли бы, —
Он мрамор превратил в г. вно.

Острое словцо – оно тоже подчеркивает народность. Там же, в «Правде», о театре В. Мейерхольда рассуждал А. Жданов: «Известно недавнее постановление о ликвидации театра Мейерхольда – чуждого советскому искусству. Непонятно, однако, почему Комитет по делам искусств и его руководитель товарищ Керженцов в течение такого долгого времени допускали существование у себя под боком, в Москве, театра, который своим кривлянием, трюкачеством пытался опошлить пьесы классического репертуара…» («Правда», 18.01.1938 г.). Так и не стало тов. Керженцева, стерли жернова репрессий пресловутого основателя Лиги Времени, давнего гонителя Булгакова, который довел Михаила Афанасьевича до тяжелой душевной болезни.

За полгода до смерти, Булгаков, анализируя прожитые годы, все время возвращался к одной и той же теме – к своей загубленной жизни. «М. А. обвиняет во всем самого себя, – пишет Елена Сергеевна. – А мне тяжело слушать это. Ведь я знаю точно, что его погубили. Погубили писатели, критики, журналисты» (43). Еще раз – погубили писатели, критики, журналисты. Разумеется, и система, но система состоит из живых людей.

Твардовский рассказывал, как, сидя на каком-то собрании между Кожевниковым (который в ту пору заведовал литературным отделом «Правды») и Ермиловым, он услышал следующий разговор:

«Кожевников (перегибаясь через Твардовского): – Володька! Останься после собрания.

Ермилов: – Зачем?

Кожевников: – Мокрое дело есть.