Фронда. Блеск и ничтожество советской интеллигенции

Одновременно с гонениями на старую ленинскую элиту, где-то начиная с 1936 года, правительство берет курс на ослабление репрессий против простых граждан. Например, к марту 1936 года с 768 989 человек, репрессированных в основном по закону от 7 августа 1932 года, широко известному как «закон о трех колосках», не только сняли судимость, но и сопровождавшее ее временное поражение в правах. Мы уже писали о реабилитации казачества, об отмене ограничений для поступающих в вузы по социальному признаку и многое другое. В коммунистическую партию массово вливались новые кадры, из простолюдинов, вроде описанного Ерофеевым Алексея Блиндяева – «член КПСС с 1936 года, потрепанный старый хрен». Ленинская гвардия оказалась в полной изоляции, по сути – загнанной в угол.

Нет смысла повторять многократно описанные ночные бдения, в ожидании обыска и ареста, все это отражено в мемуарах и художественной литературе, и настоящему человеку не нужно было ждать оттепели или перестройки, чтобы запечатлеть время тотального страха, пусть вскользь, пусть намеком:

«Маргарита побледнела и отшатнулась.

– С этого прямо и нужно было начинать… Вы меня хотите арестовать?

– Ничего подобного, – воскликнул рыжий, – что это такое: раз уж заговорил, так уж непременно арестовать!..» А ведь Михаил Афанасьевич читал роман многим людям, которые прекрасно понимали, о чем в нем говорится.

Однако отсутствие борьбы идей и конкурентной политической среды предвещало неумолимое вырождение партии, отныне состоящей из двух неравных частей. Основная часть: масса, крестьянская по происхождению и потому сохраняющая мелкобуржуазную идеологию, к тому же в большинстве (90 %!) едва грамотная – и «вождей»: секретарей всех уровней, от городского и районного до ЦК нацкомпартий, а также штатных работников тех же комитетов, уже практически переродившихся в чисто бюрократический социальный слой.

VII

На февраль 1937 года к номенклатуре ЦК или руководителям высшего звена относилось 5860 первых и вторых секретарей горкомов, райкомов, обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, плюс нижнее звено – 94145 секретарей парткомов первичных организаций. Вот, собственно, партийная элита страны до ее утряски, пропалывания и истребления в знаковом 1937 году. После ликвидации ортодоксальных левых троцкистского толка, логика Сталина вела его к необходимости нанести удар и по этим, вроде бы проверенным предыдущей внутрипартийной борьбой товарищам (иначе бы они не оказались на столь высоких постах). И тут начинается для современного историка некая загадочная ирреальность логики вождя – если люди проверены и преданны, то зачем их истреблять? Но как раз идея и состояла в том, что они все оптом не были нужны новому государству. «Сталинизм… стал апофеозом ухода в своего рода евразийство. В 1936–1939 годах Сталин с небывалой жестокостью наносит удар по прежней большевистской гвардии с ее предпочтением общемировых социальных идеалов перед идеей национального возвышения России», – пишет в своей нашумевшей работе «Вызов Запада и ответ России» современный историк Анатолий Уткин (71). Смена вектора движения требовала смены всей команды – старую сбросили за борт.

Жестокость эпохи задавала тон не только в сталинской России. Вспомним, что одновременно шла кровавая Гражданская война в Испании, массовые репрессии в Германии, во всех авторитарных странах Центральной и Восточной Европы политические конфликты оборачивались кровавыми междоусобицами, подавлениями восстаний, расправой с идеологическими оппонентами. Даже гонимые Гитлером евреи не стеснялись в свою очередь рассуждать и решать – кто вправе жить из их соплеменников, а кто должен умереть. В том же 1937 году будущий первый президент Израиля Хаим Вейсман (Вейцман) сказал: «Я задаю вопрос: “Способны ли вы переселить шесть миллионов евреев в Палестину?” Я отвечаю: “Нет”. Из трагической пропасти я хочу спасти два миллиона молодых… А старые должны исчезнуть… Они – пыль, экономическая и духовная пыль в жестоком мире… Лишь молодая ветвь будет жить» (72). Таким образом, предполагалось, что четыре миллиона европейских евреев должны погибнуть ради некой мечты, идеала[83]. А теперь спросим – стесняются ли евреи Вейсмана?