Фронда. Блеск и ничтожество советской интеллигенции

«Пролетарская власть», которую, правда, таковой с самого начала можно было назвать с большой натяжкой (на самом деле она являлась вполне закономерным итогом развития социальной доктрины дореволюционной «прогрессивной» интеллигенции), быстро выродилась в новое боярство с легкой примесью пролетариата. Советская система должна была либо смириться с частнособственническими инстинктами отдельного человека, либо безжалостно истребить их (по сути, с людьми). Обуржуазивание стало необратимым и заметным уже в сталинское время. Более того, «реакционность» Сталина в глазах правоверных коммунистов состояла как раз в том, что он – пусть и не сразу – но признал значение индивидуальных человеческих потребностей, отступив от доктрины полного социального обобществления. Что не осталось незамеченным его современниками – от Льва Троцкого до, скажем, румынского писателя Панаита Истрати, который предупреждал еще 1929 году: «Если (в СССР) не появятся революционеры, которые снова превратят советскую власть в пролетарскую власть, то придет день, когда слова “коммунист”, “большевик” сделаются в глазах пролетариата еще более одиозными, чем слово “социал-демократ”» (3). То есть – ни шагу навстречу нуждам обыкновенного человека, диктатура пролетариата превыше всего.

В тридцатые годы более широкое вхождение народных масс в управление обеспечивалось принудительным запуском застопорившихся «социальных лифтов» путем массовой резни «красных бояр», что навсегда оставило ожоговый шок в памяти уцелевшей элиты. Да и «генетический материал» народа в эпоху коллективизации и последующей Великой Войны расходовался доктринерами-правителями неумеренно. В конце концов, инстинкт элементарного человеческого самосохранения – и в элите, и в народе – взял верх над чувством пассионарной жертвенности.

Стадо партийцев нового поколения начало осознавать свои корпоративные интересы – поначалу просто выжить. Потом и хорошо выжить. Противоречия между реальной жизнью и пропагандистским враньем с каждым годом все увеличивались, что, в конечном итоге, привело к развалу идеологии социального и справедливого государства. Один из руководителей генерал КГБ Ф. Бобков: «Сначала возникли недоброй памяти “конверты”, которые ввел Сталин. Это были первые привилегии для руководящих работников. А что после Сталина? Шикарные приемы при посещении Хрущевым различных предприятий и регионов, роскошные подношения и «памятные подарки»! По всей стране стали строить сауны, “рыболовные и охотничьи домики”, лесные и приморские особняки – так называемые “госдачи”!.. А потом эти люди поднимались на трибуны и объясняли, как твердо и уверенно ведут страну по ленинскому пути… Поверьте, вовсе не сгоряча или в пылу полемики пишу все это. Анализируя нашу жизнь, располагая достоверной информацией, убедился: по всем коренным вопросам, определяющим нашу жизнь, руководство партии, лишь на словах опиравшееся на ленинское учение, вело страну в противоположную сторону» (4).

Правоверные ринулись было назад, «к истокам», к «хорошему» Ленину. Но и с ленинским учением оказалось не все просто. В. Молотов при первых веяниях перестройки и начинающейся критики Сталина, отмечал: «Сталина топчут для того, чтобы подобраться потом к Ленину. А некоторые уже начинают и Ленина. Мол, Сталин его продолжатель, в каком смысле? В худшем. Ленин начал концлагеря, создал ЧК, а Сталин продолжил…» (5). И по сути – это так: что касательно репрессивной политики государства Иосиф Виссарионович являлся верным учеником и продолжателем дела Владимира Ильича. В остальном оба вождя метались из стороны в сторону, в зависимости от политической ситуации: от «военного коммунизма» к НЭПу, от «мировой революции» к «социализму в одной стране», давая сторонникам и оппонентам авторитетные, но взаимоисключающие ссылки на все случаи жизни.

Если сразу в послесталинское время борьба шла внутри правящей элиты – за общественные симпатии и политическое влияние состязались те или иные группировки с различной степенью задекларированного либерализма либо консерватизма, но не трогающие основ строя, то с выходом на сцену в начале 1960-х недовольных народных масс, показавших свою силу в массовых беспорядках, картина изменилась. Вспышки народного недовольства вдохновили на борьбу те силы, которые осмеливались думать уже о полной смене государственного устройства. Такие силы получали как прямую, так и опосредованную поддержку западных стран, преследовавших свои геополитические интересы в борьбе за мировые ресурсы.