Фронда. Блеск и ничтожество советской интеллигенции

Логично перебросить мостик между теми дельцами, которые наживались на войне, на людском горе или просто на тухлой осетрине в театральном буфете, со многими собственниками приватизированных в начале 90-х годов заводов и фабрик. Непонятно только, как в этой мутной, вороватой среде подпольных дельцов либеральная интеллигенция эпохи перестройки умудрилась узреть типаж «настоящего хозяина». Проверка воровских навыков реальной жизнью закончилась разграблением бюджета, кражей муниципальной собственности, проданными на металлолом заводами. Она и не могла закончиться иначе, и я не вижу убедительных доводов, почему построенное с такими чудовищными жертвами при Сталине, должно было достаться всяким прохвостам.

VII

Мы рассматриваем как раз тот нечастый случай, когда экономические изменения были продиктованы политической волей. То есть в их основе все же были экономические причины, но великий скачок из полуфеодализма в социализм оказался навязан народу сверху. И теперь самое время вспомнить «вождя всех времен и народов». «Стороны той государь, Генеральный секретарь», – как иронизировал в своих записных книжках В. Ерофеев. Наверное, для начала нужно напомнить, что Сталин и его окружение были в то время вовсе не старые люди. Так, в судьбоносном 1941 Сталину исполнилось 62 года, Молотову – 51, Кагановичу – 48, Берии – 40, Хрущеву – 47, Микояну – 46 лет. А в рассматриваемый период середины тридцатых им и того меньше.

Политические изменения середины тридцатых, инициированные Сталиным, меньше бросались в глаза, нежели очевидные всем экономические промахи или достижения, однако, если присмотреться, мы можем увидеть и важные приметы политической либерализации режима, позволяющие назвать то время «первой оттепелью». Парадокс, но накануне «великого террора» режим в стране реально становился более либеральным и терпимым. Кого же коснулись послабления? Вот здесь начинается самое интересное.

29 декабря 1935 года были отменены ограничения для поступающих в вузы по социальному признаку – как мы помним, множество людей из бывших привилегированных слоев населения этого права в двадцатые годы были лишены.

21 апреля 1936 года отменены ограничения для казаков служить в Красной армии. Восстанавливались казачьи части с их старой традиционной формой – цветными (красные для донцов, синие для кубанцев) околышками фуражек и лампасами, с папахами, кубанками и бешметами. Надо понимать, что для революционный мифологии того времени слово «казаки» было по сути синонимом слова «белогвардейцы» или «враги».

За две недели до того – 4 апреля 1936 года – конец дела «Промпартии». Л. Рамзина, В. Ларичева, В. Огнева и других довольно известных инженеров, осужденных на 10 лет по этому делу, не просто помиловали, но и восстановили «во всех политических и гражданских правах». Соответственно, последовала ответная положительная реакция старой технической интеллигенции.

23 июля 1936 года решение Политбюро: «Предложить ЦИК СССР и ВЦСПС лиц, высланных из Ленинграда, но не виновных в конкретных преступлениях, на время высылки не лишать избирательных прав и права на пенсию». Имелись в виду люди, высланные из Ленинграда после убийства С. Кирова.

Характерной приметой времени стало возрождение почетных титулов, званий и церемоний. Например, правительство санкционировало введение высшего почетного звания – «Герой Советского Союза», заменившего существовавшее перед тем более скромное «Герой Труда», установленное в июле 1927 года. Постановление открывало эпоху героизации, возвеличивания подвигов – на смену движению безымянных масс приходила конкретика и индивидуальность. Первыми Героями Советского Союза стали полярные летчики: М. Водопьянов, И. Доронин, Н. Каманин, С. Леваневский, А. Ляпидевский, В. Молоков, М. Слепнев, спасшие во льдах Чукотского моря участников арктический экспедиции и экипаж парохода «Челюскин».

Официальные герои окружались пышным великолепием общественных встреч, например, триумфальным проездом по улицам столицы. Некоторые из церемоний заимствовались из царского прошлого. Например, руководитель НКВД Г. Ягода распорядился, чтобы смена энкаведистских караулов происходила на виду у публики, с помпой, под музыку, как это было принято в царской лейб-гвардии.

Раздраженный старый партиец и чекист А. Орлов приоткрывает завесу над принятием таких неординарных для коммунистов решений: «Он (Ягода – К.К.) интересовался уставами царских гвардейских полков и, подражая им, издал ряд совершенно дурацких приказов, относящихся к правилам поведения сотрудников и взаимоотношениям между подчинёнными и вышестоящими. Люди, ещё вчера находившиеся в товарищеских отношениях, теперь должны были вытягиваться друг перед другом, как механические солдатики. Щёлканье каблуками, лихое отдавание чести, лаконичные и почтительные ответы на вопросы вышестоящих – вот что отныне почиталось за обязательные признаки образцового чекиста и коммуниста» (76). Конечно, какая тут «диктатура пролетариата»; «за что боролись, товарищи!?» – спрашивает себя любой твердокаменный большевик.