Фронтовой дневник (1942–1945)

У нас окончилась картошка, и я пошел достать ее. В первом же хуторе мне насыпали ее ведро и дали, кроме этого, килограмма 2 хлеба, причем мягкого, что в Литве бывает редко. Здесь едят обычно черствый хлеб. Через полчаса я вернулся. За это время Сережа заготовил все к ужину. Я сварил его, мы охотно покушали, и Алексей рассказывал свои детские похождения: как он отлынивал от школы, пропадал из дому, учился таскать кошельки и воровать. Я думал о том, что и с Юрой может это случиться. Потом я звонил на «Антенну». Мне сказали, что мне есть много писем.

28 января 1945 г.

Война развивается стремительно, наши войска уже заняли 2/3 Восточной Пруссии. Остальная Пруссия окружена и отрезана в районе Кенигсберга, Данцига, у моря. Прекрасно идет наступление в Верхней Силезии, Чехословакии.

26 января с утра я поехал за продуктами на 610‑ю контрольную станцию. Лошадь попала скверная, и эти 50 км туда и сюда я ездил с 9 ч. утра до 10 часов вечера. На дворе стоял мороз градусов на 15, и половину дороги пришлось бежать за санями, иначе я бы совершенно замерз в своих скверных ботинках. По дороге меня утешало то, что я мечтал хорошо отдохнуть в своей землянке на «Тигре» у печки. Я был рад, что получил свои записи, привезенные из Мариамполе на 610‑ю.

Но произошло совсем не так. Только я вошел в землянку, как Кутлов встретил меня матом, что я долго езжу. Оказывается, поступило приказание выбыть в 7 ч. вечера в Волковышки на «Ромашку». Ему удалось договориться, что мы прибудем на «Ромашку» к 6 ч. утра. Сварил я спешно ужин, мы поели, Кутлов и Тихов пошли на хутор, силой оружия заставили литовца запрячь лошадь, и в 12 ч. ночи мы отправились в Волковышки. Мороз еще усилился, подувал резкий ветерок. Светила ночью полная луна, гудели провода, жалобно взвизгивал снег под полозьями и переливался по обочинам дороги в голубом лунном свете. Время от времени мы соскакивали с саней и бежали по дороге. Через три часа мы были в Волковышках. Кутлов не расспросил, где найти «Ромашку», и мы в течение трех часов безуспешно скитались по большому разрушенному городу, бродили по телефонным линиям, лазили на столбы и пробовали подключиться, но ничего мы не нашли. На почте, у коменданта нам тоже ничего не сказали. К шести часам утра мы остановились у регулировщика, сгрузили свои вещи в обогревательный пункт и, наконец, отпустили совершенно замерзшего литовца с лошадью, густо обросшей по самые уши белым инеем.

В обогревательном пункте мы зажгли свою коптилку, прихваченную с «Тигра», и увидели, что это большое помещение (бывший магазин), по стенам которого были сделаны в 2 этажа нары. На нарах была солома, и там спало довольно много людей. Посередине стояла печка (бочка из-под бензина). Мы затопили ее, стали обогреваться, и нас потянуло на сон. Глаза так и закрывались. Мы должны были смотреть проходящие машины, в надежде натолкнуться на связь и продолжать поиски «Ромашки». Снова подключались в линию. Аппарат застыл, и мы ничего не узнали. Часов в 8 мы встретили ребят 4‑го взвода, которые должны были ехать на «Зайчик». Посидели, посоветовались. Кутлов был согласен ехать на «Зайчик». Я настаивал на том, чтобы найти «Ромашку». Мы с Кутловым, благодаря помощи одного дорожника, наконец, нашли ее в конце города, в землянке, в том районе, где мы уже были.

Оказалось, что надо ехать не на «Зайчик», а на «Фиалку», по направлению к Кенигсбергу, в немецкий город Шталлупёнен328. Пока мы с Кутловым ходили на «Ромашку», Тихов и Кислицын из 4‑го взвода ужасно напились денатурату, которым их напоили какие-то лейтенанты. Тихов был не в состоянии нести вещи на КП (метров 500), а их у нас было много. Мы нацепили на него мешок, и Тихов с ним всю дорогу падал. На КП Тихова и Кислицына совершенно развезло. Они, как трупы, валялись на дороге, блевали и стали замерзать. С ними мы возились целый день, приводя их в чувства, чтобы можно было ехать, т. к. с пьяными нас регулировщики не сажали.

Наконец, часа в 4 вечера Тихов стал держаться на ногах. Морда у него была глупая, с огромными бессмысленными телячьими глазами. Кислицын больше действовал на четвереньках и напоминал обезьяну. Один шофер согласился взять нас до Шталлупёнена. Мы погрузили вещи, инструменты и, как мешки, бросили в кузов Тихова и Кислицына. Они по дороге мерзли, и Тихов плакал, как ребенок, потому что у него стало отмораживать руки, нос и щеки. В последнем литовском городе Тебертай, где шофер заправлял машину, Кислицын выпал из кузова, когда тронулась машина, и лежал, распластавшись, безжизненным. Мы свалили его в кузов и поехали. По дороге мы привели его в чувство.

Проехали границу и попали на немецкую землю. Шофер не захотел нас с пьяными везти дальше и сгрузил у первого регулировщика Здесь мы ждали машину часа два. У Тихова побелел нос, побелели щеки. Он отправился в санчасть.

Проходящие из Германии машины везут трофеи: коров, битых свиней, баранов, муку, рожь, матрацы, подушки, столы, швейные машинки, музшкатулки и все что хочешь.