Фронтовой дневник (1942–1945)

Как ни странно, время, к которому относится наша совместная служба, надо отнести к очень памятному. Ты знаешь мой характер, и представь себе: там, где мне иногда хочется дать в морду, я вспоминаю тебя и сразу ухожу в себя. «Бессмысленно прививать оспу телеграфному столбу». Благодарю тебя всей силой уважения к тебе, что не принял ты моих выходок за обиду. Нет у меня сейчас ни друзей, ни кого такого, кого нельзя было бы сравнить с однообразием сереньких телеграфных столбов. Их бледненькие тени, когда день сменяется вечером, рисуются резче, в памяти встречи, улыбка и образ твой. А действительно, когда ты бывал весел, у тебя заразительная улыбка.

Я вот сейчас пишу, а в памяти чередуются странички из книжки истории, которые одни лишь красят бытие. Я вспоминаю себя с тобою в Ахтанизовской, а особенно в Запорожской, когда ты погружался в красочные воспоминания жизни, и нам становилось веселей. Помнишь? А за окном дул ветер, и погода заявляла свое право на степь.

Из-за тебя я навсегда полюбил Маяковского, а иногда вспоминаю и другого330:

«Не жалею, не зову, не плачу.
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым!»

29 января 1945 г.

Плохо на точке жить вдвоем. Сегодня пока два повреждения, Кутлов целый день был на линии и устал ужасно. Я сидел дома и наводил порядки после отъезда предшественников. Оборудовал комнату для аппарата и жилья и кухню. Остальные три комнаты пустуют. Под аппарат я использовал прекрасный письменный стол, для обеда второй стол. В этой же комнате поставил прекрасную двуспальную кровать с пружинным и травяным матрацами и мягкую широкую кушетку. Подушки нашлись. Сегодня мы будем спать (если не будет повреждений), как не спали за всю войну. На полу разостлал через всю комнату метровой ширины совершенно новую, еще не бывшую в употреблении дорожку. У стола два кресла. Мягкое, на котором я сейчас сижу, и ивовое, плетеное. В комнате стоит еще два хороших стула с сетчатыми сиденьями и маленькая скамейка у камина. Над кушеткой фабричный гобелен, где выткан какой-то замок, деревья, озеро и на нем одинокая парусная лодка.

Много я провозился с камином. Пока я перетаскивал мебель и делал уборку, камин прогорел. Я трижды зажигал его, но не мог разжечь антрацита. Уже забыл, как его разжигают. Мне удалось это только вечером. Сейчас уголь накалился, и по комнате распространяется приятная теплота. В кухне, кроме плиты, которая тоже сделана под антрацит, стоит стол, шкаф, ведро с водой на стуле. Умывальный таз, пара стульев, на всякий случай две кровати, ведро с картошкой, бак для помоев и кухонная посуда.

Одиннадцать часов вечера. Вчера к этому времени передали уже 3 приказа Верховного главнокомандующего. Взяты Мемель331, Катовице и ряд других городов. Сегодня передан только один приказ 4‑му Украинскому фронту. Взят в Чехословакии город Новый Тарб332. Еще приказ 1‑му Белорусскому (Жуков): вторглись в Померанию и заняли ряд городов: Шейланг333, Ольденбург и др.

Говорят, что в Москву прибыли Рузвельт и Черчилль334. И еще говорят, что якобы наши полководцы пообещали т. Сталину к 23 февраля быть в Берлине.

1 февраля 1945 г.

Наша жизнь с Кутловым окончилась так же внезапно, как и началась.

30 января нам было приказано часа в 3 дня покинуть «Репу» и к 8 ч. утра 31 января прибыть на «Сороку» – расстояние по приблизительным подсчетам в 32 км. Я сразу принялся за приготовление салазок, т. к. мы уже испытали всю тяжесть передвижения по линии с вещами на себе. Мы решили двигаться дорогой и везти вещи и инструменты на салазках.

Часов в 5 вечера нас сменили. К этому времени салазки были готовы, мы погрузили наш багаж, которого было кг. 40, и после обеда отправились в путь. Салазки, еще не обтертые, тянуть было гораздо легче, чем тащить тяжелый багаж на плечах.