Фронтовой дневник (1942–1945)

Продолжаем ремонтировать линию. Сегодня заканчивается наш участок, завтра предполагается переезд на участок 3‑го взвода, который не справляется с задачей, или в хозяйство.

У меня неприятности. Продукты выданы плохие – горох. Вместо картошки тоже горох. Я просчитался и с сегодняшнего дня перешел только на одно первое, что обозлило ребят. Вероятно, быть крупному скандалу. На 25 июня у меня вообще продуктов не будет.

Вечер. Словно цикады, однообразно и надоедливо кричат дальневосточные лягушки. Их крик напоминает утиный, но по беспрерывности он как пиликанье цикады, или еще лучше, как непрерывная работа по металлу большим напильником. Находит дождь. Я хотел пойти в клуб, но с полпути вернулся: во-первых, далеко (км 3), во-вторых, уже поздно, а самое главное, мне там нечего делать.

Скучно. Я не нахожу себе места. И когда все это кончится! Так все осточертело. Чувствуешь себя как заключенный-лагерник, все думаешь, когда же окончится срок, когда тебя вызовут и скажут собираться домой!

25 июня 1945 г.

Последние два дня ребята просто страдали на ремонте линии. Кроме москитов и комаров, пришлось перенести другие трудности: форсировать вплавь речку и работать 2 км на болоте по пояс, перетаскивая на себе тяжелые болотные крепления и устанавливая их на место.

Питание плохое – горох. Глядя на ребят, я чувствовал себя виноватым в том, что они не наедаются.

Вчера мы выехали из поселка Красноречье железной дорогой со станции Телянза до станции Реттиховка, где мы находились первоначально. Здесь вечером ходили в кино в гарнизон, смотрели «Антон Иванович сердится»382. Но важно другое: весь день нас преследовали слухи, что объявлена демобилизация тринадцати возрастов. И вот в кино у одного старшего сержанта я увидел газету с материалами об этом. Полчаса убеждал его дать эту газету нам. Вернувшись из кино, при немецкой карбидке подробно все прочитал себе и товарищам. Это был доклад на 12‑й сессии Верховного Совета СССР начальника генштаба Красной Армии генерала армии Антонова383 о демобилизации из рядов действующего личного состава старших возрастов во 2‑й половине 1945 г. Демобилизуемым выдается комплект обмундирования, обувь, денежная помощь, питание в пути, оказывается помощь на местах.

Когда я читал об этом, у Садка Ивановича Вахтерова на глазах появились слезы. Все эту весть приняли радостно. Остается только невыясненным вопрос, какие же годы демобилизуются. Одни говорят, что до 1903 г., другие – что до 1905 г., третьи – что до 1910 г. Это тревожит и меня: поеду я или нет. Думаю, что если меня не демобилизуют по возрасту, то должны демобилизовать как специалиста.

Наши ребята в обществе посторонних людей стремятся завести такой разговор, чтобы отрекомендовать меня как директора института. Так получилось и вчера в вагоне, когда мы ехали; там находился майор, несколько офицеров, летчики, гражданские женщины. Я чувствовал себя отвратительно, т. к. был с кастрюлей. Я всегда при таком разговоре чувствую себя так, будто окунулся в уборную. Ребята не замечают моего смущения или не хотят замечать и продолжают свои рекомендации, особенно Герман Кореньков.

Сейчас мы в Реттиховке. Утром я занял у хозяйки ведро картошки и сварил суп. Материалы для работы не привезли, и все ребята гуляют. Сейчас мы вышли на линию, чтобы сделать оттяжку, а лучше сказать, чтобы уйти с глаз заместителя командира роты Маховикова, тяжелого человека, который говорит: «Вы меня интересуете как солдаты, но не интересуете как люди». Мы сидим у реки, загораем. Я пишу.

29 июня 1945 г.

Три дня стоит настоящая жара. Позавчера мы переехали из Реттиховки в Лунзу, вчера из Лунзы я ездил в хозяйство, в Алтыновку, за хлебом, и меня за эти две поездки сожгло солнце. В хозяйстве скучно и безрадостно. Вернувшиеся 1‑й и 3‑й взводы занимаются уборкой двора, несут караульную службу, под палящим солнцем строят помещение для штаба, утрамбовывают двор и делают другие работы.

Все говорят о демобилизации. Разнеслись слухи, что к 13 возрастам добавлено еще 4. Никто не знает, откуда вести счет: с 1890 г., или с 1900-го, или с 1905-го. А один солдат, еврей-сапожник, сказал мне: «Никого не отпустят. Ну, отпустят немного стариков, немного больных, а остальные будут воевать. А доклад их сессии и закон о демобилизации – это для международной политики, чтобы подумали, что мы распустили свою армию по домам».