Фрося(СИ)

проводил с ней, а родители вечно принимали каких-то гостей, пили, кушали, спорили и

хорошо, если мама зайдёт, поцелует меня на ночь.

А потом , как-то ночью, я проснулся от страшного шума - мама громко плакала, папа

ругался так, что стены дрожали.

Я слышал какие-то чужие грубые мужские голоса, стук железных подков сапог, с треском

двигалась мебель и многие другие звуки, каких мне раньше слышать не приходилось.

Я хотел закричать, заплакать, но няня закрыла мне рот ладошкой и шептала на ухо, что бы

я молчал, гладила меня по голове, и тихо плакала.

Затем стукнула входная дверь, стало тихо.

Мы с няней вышли из своей комнаты и застали страшную картину разгрома в зале, и в

родительской комнате.

Повсюду валялись бумаги, фотографии, вещи, торчали выдвижные полки, пугая пустотой

и хаосом.

А на завтра, помню, пришли какие-то две тётки, одна из них была в кожаной куртке.

Они долго о чём-то говорили с моей няней, та плакала, о чём-то их просила, но тётки

были неуклонны, махали руками, что-то сердито выговаривая.

Лиза, так звали мою няню, причитая, одела меня, вручила тёткам чемоданчик с моими

вещами, обцеловала, смочив всего своими слезами, беспрестанно о чём-то умоляя, но о

чём, не помню.

Одна из тёток взяла меня за руку и я навсегда покинул спокойное детство.

А потом был детский дом, где я жутко мёрз и голодал, где надо мной издевались

воспитателя и детдомовцы, ведь я был ни к чему не приспособленный нянечкин

воспитанник.

Потом мы с одним пацаном сбежали, влились в ватагу беспризорников и стали

промышлять на базарах, на вокзалах, в богатые дома тоже не брезговали залезать.

Тянули всё подряд, кушать то хотелось каждый день, но не всегда это удавалось.

Вожаки и старшие ребята нас обирали нещадно, ведь без них мы вовсе бы пропали.

Меня несколько раз ловили, определяли в колонии, но я уже почувствовал вкус свободы,

был знаменитый форточник, ты же видишь какая у меня комплекция, этим и пользовались

в шайках беспризорников.

У меня появились авторитет, кличка и порой очень даже сносная жизнь.

Я не буду тебе описывать все мои путешествия, все мои подвиги... - об этом и следователи

не дознались, и я постарался забыть.

Но за год до войны попались мы на крупной краже, получилось даже с мокрухой, то есть,

с убийством, кто-то из наших замочил охранника, и я загремел уже, как

совершеннолетний на приличный срок.

Вот такие дела, в этих местах я и отбывал наказание.

А теперь перерыв на обед, без жутких рассказов и воспоминаний...

Машина остановилась на обочине, сквозь деревья виднелось с одной стороны водная

гладь озера, туда и направились Семён с Фросей, захватив съестные запасы.

глава 70

Семён постелил брезент под раскидистой сосной, стоящей на высоком берегу таёжного

озера и они уселись перекусить.

Одновременно стали выкладывать продукты на середину для общего обеда.

Фрося развернула тряпицу с салом и взглянула на Семёна, тот в ответ залился своим

выразительным смехом на высоких нотах:

- Фросенька, я еврей только по паспорту и по тому, как меня принимают или не

принимают в разных коллективах.

По жизни я самый настоящий русский человек, а скорей, интернациональный.

Там, где я прошёл школу жизни национальность не имела главного значения, хотя

еврейство по первости мне, наверно и спасло жизнь, когда я попал в лагерь.

Но сейчас не будем об этом, режь своё сало, отведай моего вяленого мяска, рыбки и всё,

то, что твоя душа пожелает из нашего аппетитного стола...

- Семён, между прочим, сало белорусское, сама растила свиней, солила его...

- А я думал, что ты полячка, у нас в лагере было много поляков, твой выговор очень

похож на польский...

- Ну, ты почти угадал, я же из западной Белоруссии и наполовину полячка...

- Ты, очень красивая и яркая, поди, от мужиков отбоя не было...

Фрося взглянула прямо в чёрные бусинки внимательных глаз Семёна:

- А мне никто не нужен был, я ждала Алеся...

Семён хмыкнул, положил большой шмат сала на чёрный хлеб, аппетитно впился острыми

зубами в этот бутерброд.

Доедали они уже в полном молчании.

Перекусив, и побродив вдоль берега живописного озера, они уселись в машину,

продолжили путь.

Фрося тепло взглянула на сидящего за рулём человека, становившемся ей всё

симпатичней и симпатичней:

- Сёма, расскажи, как дальше у тебя сложилась жизнь, хотя понимаю, что это не легко,

ведь тебе столько пришлось пережить...

Семён горько усмехнулся, и продолжил:

- Пока шло следствие, пока ждал суда, всё было не так уж и плохо.

У меня уже был воровской авторитет, а в тюрьме это котируется, весть об этом приходит

в камеры вместе с тобой.

Я не буду тебе описывать тюремную жизнь, иерархию и порядки, это тебе совсем ни к

чему.

И, вот состоялся суд, получил свой срок и немалый, пошёл по этапу на зону, в лагерь, а

там другие порядки, другие авторитеты, а тут ещё скоро война началась, стало так

голодно и холодно, что многие богу души поотдавали.

Вот тут-то мне и пригодилось моё еврейство - все рвали кто себе, бугры, план, пайка...

Не выполняешь план, урезают пайку, не подмажешь бугру, сделает вечно не

выполняющим этот злосчастный план и получалось, пайка урезанная, сил работать нет,