Фру Мария Груббе

— Мария! — вскричал он. — Девочка моя любимая! — И рванул ее к себе так, что у нее хрустнуло запястье и она застонала от боли. Но Ульрик Фредерик не заметил этого. Он был изрядно пьян, ибо ночь была не из теплых и на последнем постоялом не раз они в рюмочку заглянули.

Что толку, что Мария противилась? Он целовал ее и хлопал по спине яростно и безудержно. В конце концов она вывернулась и побежала в соседнюю комнату. Щеки у нее пылали, грудь колыхалась. Но потом она одумалась, решила, что это будет, нечего сказать, хороша встреча, и вернулась.

Ульрик Фредерик, ошарашенный и совсем сбитый с толку, стоял на том же месте, разрываясь на части между стремлением заставить захмелевшую голову сообразить, что же все-таки происходит, и тщетным старанием отстегнуть крючок у шейной пряжки плаща. Но и мысли его и руки были одинаково беспомощны; когда же Мария вернулась и высвободила его из плаща, он смекнул, что все происходящее, наверно, просто шутка, и разразился заливистым рокочущим хохотом. Покачиваясь и пошатываясь, он хлопал себя по ляжкам, корчился и извивался, лукаво грозил Марии пальцем, похохатывал радостно и добродушно, надумав, видно, сказать нечто уморительно потешное, оно вертелось у него уже на языке, и он было начал, но никак не мог выговорить и наконец, обессилев и изнемогая от припадка давившего его хохота, бухнулся в кресло, хрипя, отдуваясь и охая ото всей этой уморы, а по лицу у него расплылась широкая блаженная улыбка.

Мало-помалу улыбка уступала место какой-то сонливой серьезности, Ульрик Фредерик поднялся и зашагал по комнате молчаливо, недовольно и величественно. Встал наконец в позу у камина, прямо перед Марией, уперев одну руку в бок, а другой опираясь на карниз, и, все еще грузный с великого похмелья, надменно мерял Марию мутным взглядом.

Заплетающимся языком пьяного он разглагольствовал долго и путано о собственном величии, о почестях, оказанных ему за границей, и о том, какое это счастье для Марии, дочери заурядного дворянина, быть супругою человека, который, только пожелай, мог бы взять за себя даже и принцессу крови; засим безо всякого повода он перескочил на то, что хочет быть у себя в доме хозяином, и грозился Марии, чтобы она слушалась, с первого же слова слушалась: он не потерпит никаких резонов, чтоб она у него ни-ни — и пикнуть не смела! Как он ее ни возвысил, а все же она навеки останется его рабой, этакой маленькой рабыней, маленькой миленькой рабынечкой. И тут он разнежился, как играющая рысь, плакал, ухмылялся, заигрывал и приставал к Марии с назойливостью пьяного, с вульгарными словами о любви и грубыми ласками — неизбежными, неотвратимыми.

На следующее утро Мария проснулась намного раньше Ульрика Фредерика. Почти с ненавистью рассматривала она существо, спавшее рядом с ней. Запястье у нее распухло и ныло после вчерашнего насильственного приветствия. Лежал он, закинув сильные руки под большой лохматый затылок; беспечно, вызывающе-дерзко дышала широкая грудь, а ленивая, сытая усмешка застыла на багровых, влажных, лоснящихся губах.

Глядя на него, Мария побледнела от досады и зарделась со стыда. Почти как чужой для нее после долгой разлуки вторгся он, настаивая чуть ли не кулаком на ее любви, как на своем законном праве, надменно уверенный в полной преданности и привязанности ее души, как бывают уверены, что застанут мебель на том же самом месте, где она стояла, когда выходили из дому. Уверенный, что без него скучали, уверенный, что тоскливые жалобы срывались у нее с губ и летели к нему на чужбину, уверенный, что все ее желания сводились к тому, чтобы он сгреб ее в охапку.

Встав с постели, Ульрик Фредерик застал Марию полулежащей-полусидящей на софе в синем покое. Мария была бледна, черты лица обмякли, взор опущен, а больная рука, обвернутая кружевным платком, утомленно свисала с колен. Ульрик Фредерик потянулся было к ней, но Мария медленно подала ему левую и, болезненно улыбаясь, запрокинула голову.

Ульрик Фредерик с улыбкой поцеловал протянутую руку и, сделав несколько шутливых замечаний по поводу своего вчерашнего поведения, оправдывался тем, что за все время, пока он был в Испании, ни единого разу не привелось ему выпить, как у добрых людей водится, ибо испанцы пить толком вовсе не умеют. Да и, сказать по чести, он больше любит пить поддельную малагу или аликант из трактира Йохана Лена или же из пивного погреба, нежели настоящую сладкую чертовщину, которой потчуют на юге.

Мария молчала.

Стол к завтраку был накрыт, и Ульрик Фредерик спросил, не откушать ли им. Есть Марии ничего не хотелось. Она извинилась — пусть он завтракает один, а у нее нет аппетита, да и руку у нее разломило, он прямо размозжил ей руку.