Фру Мария Груббе

В итоге, от всех этих тоскливых раздумий и грусти не замедлила явиться какая-то ленивая истома, и дни и ночи кряду Мария валялась в постели, стараясь поддерживать то полубодрствующее-полудремотное состояние, которое порождало сказочные грезы, далеко превосходившие по отчетливости туманные видения здорового сна. Эти грезы были почти действительностью и желанной заменой жизни, которой Марии недоставало.

День ото дня становилась она все раздражительнее, даже малейший шум причинял ей боль, и у нее появлялись необычайнейшие фантазии, внезапно возникали сумасшедшие желания, которые могли заставить сомневаться, в здравом ли она рассудке.

И правда, пожалуй, до сумасшествия оставался только шаг от овладевавшего ею странного сладострастного влечения совершить какой-нибудь отчаянный поступок лишь для того, чтобы совершить его, а вовсе не потому, что у нее был хоть малейший повод пли даже хоть сколько-нибудь действительное желание.

Случалось иногда, стояла она у открытого окна, прислонясь к косяку, и смотрела в глубину — на мощеный двор, и вдруг ее трясло от искусительного желания броситься туда, вниз, лишь для того, чтобы это сделать. Но, сделав воображаемый прыжок, она в тот же миг испытывала острое холодное колотье, которое бывает, когда прыгаешь с высоты, и кидалась прочь от окна в самую глубь комнаты, дрожа от ужаса и представляя себе, как она, вся в крови, лежит на жестких камнях, и виделось ей это так явственно, что нужно было опять подойти к окну и посмотреть вниз, чтобы прогнать видение.

Менее опасной и несколько иной природы было страстное желание, которое ощущала Мария, когда иной раз нечаянно взглядывала на свою голую руку и почти с любопытством рассматривала, как разбегаются под белой прозрачной кожей голубые и темно-лиловые прожилки, — страстное вожделение впиться зубами в эту пухлую выпуклую белизну. И, повинуясь своей страсти, Мария на самом деле, как свирепый звереныш, вгрызалась зубами, оставляя метку за меткой, но как только становилось по-настоящему больно, переставала и принималась ласкать и баюкать бедную, изувеченную ручку.

А то ей ни с того ни с сего взбредало на ум сорваться с места, уйти и раздеться догола для того только, чтобы закутаться в стеганое красное шелковое одеяло и ощущать прохладное скользкое прикосновение гладкой материи, или чтобы провести ледяной сталью клинка по обнаженной спине.

Таких причуд было у нее много.

После четырнадцатимесячного отсутствия Ульрик Фредерик возвращается наконец домой.

Это было как-то ночью, в июле. Мария не могла заснуть, лежала и прислушивалась к ленивому посвистыванию ночного ветерка, ей не давали покоя тревожные мысли.

За последнюю неделю она ждала Ульрика Фредерика с часу на час, с минуты на минуту, желая, чтобы приехал, боясь, что приедет. Будет ли все по-старому, через четырнадцать-то месяцев? То ей казалось — да, то — нет. Она и теперь еще не могла простить ему эту самую поездку в Испанию, так она постарела за это время, стала такая унылая да вялая. А он-то вернется, привыкший к блеску и суете, еще свежее и моложе, чем прежде, совсем юноша, и увидит, как она побледнела и поблекла, как тяжело у нее на душе и как она ноги волочит, совсем не та, не прежняя. И с первой же встречи будет он с ней как чужой, будет холоден, а от этого она только еще больше оробеет, и отвернется он от нее, но она-то от него никогда не отвернется, ни за что, ни за что! Нет, нет, она будет ему как мать, глаз с него не спустит. А когда ему на белом свете не поздоровится, он придет к ней, и она будет его утешать, будет с ним ласкова, будет ради него терпеть лишения, страдать и плакать, все ради него сделает.

Потом ей снова казалось, что стоит ей лишь увидеть его, как все пойдет по-старому — ну да! Будут они носиться по комнате сломя голову, как проказливые пажи, галдеть и беситься, а стены отзовутся эхом визга, хохота и радостных криков, а по углам зашепчутся поцелуи.

Думая об этом, Мария погрузилась в легкую дрему, и в сон вторглись шум и возня, а когда она проснулась, шум еще продолжался: быстрые шаги гремели на лестницах, заскрипели ворота, хлопали двери, на улице загрохотали кареты и подковы зацокали по мостовой.

«Он!» — подумала Мария, вскочила, сорвала с постели большое стеганое одеяло и, закутавшись в него как в плащ, помчалась по комнатам. В горнице она остановилась. На полу стояла в деревянном светце сальная свеча, несколько свеч в шандалах уже были зажжены; совсем захлопотавшись, слуга недоделал дела и куда-то убежал. В предзалье разговаривали. То был голос Ульрика Фредерика. Мария задрожала от волнения.

Распахнулась дверь, и ворвался в шляпе и плаще — он, хотел схватить ее в объятия, но успел поймать только руку, потому что Мария отпрянула назад. Он показался ей совсем чужим, она не могла понять, что на нем за одежда… Он так загорел и пополнел, а под плащом у него был диковинный наряд, каких она отродясь не видывала. То была новая мода: длинный жилет и камзол с меховой опушкой. От этого фигура его совершенно изменилась и стала еще неузнаваемее.