Фру Мария Груббе

Ульрик Фредерик протянул ладонь. Бурри отошел к треугольнику из подков и потер об них башмаки, будто канатный плясун подошвы о наканифоленную доску, прежде чем стать на канат. Потом стал разглядывать руку.

— Так! — заговорил он. — Линия славы, вижу, целая длинна и тянется насколько возможно, по не достигает короны. Линия счастья на некое время тускнеет, но потом проясняется все больше и больше. А вот линия жизни… выглядит она, к прискорбию моему, совсем дурно. Вам должно, и весьма, остерегаться, покуда не минет вам двадцать семь, а до сего возраста жизнь ваша будет угрожаема сурово и тайно. Но затем линия проясняется, крепнет и доходит до глубокой старости. Однако дает она лишь одно ответвление… впрочем, нет, вот рядом и еще одно, поменьше… Да, будут у вас наследники от двух браков, непременно будут, но от двух браков, и будет их мало.

Он выпустил руку.

— Слушайте, — сказал он строго, — грозит вам опасность, а откуда — не вижу, ясно лишь, что не на войне. На случай падения или иной какой беды в дороге, возьмите-ка вот эти трехгранные малахиты. Они особенного сорта. Поглядите, у меня самого в этом перстне такие же. Они хорошо предохраняют от падения с лошади или если опрокинется карета. Возьмите же их с собой и носите прямо на голой груди или, если дадите оправить их кольцо, то уберите позади золото, затем что они должны касаться тела, коль скоро предназначены охранять. А вот, изволите видеть, яшма-камень. На нем имеется как бы подобие некоего дерева. Камень сей весьма редок, изящен и есть доброе средство противу коварного удара острым оружием из-за угла или жидкой отравы. Еще раз молю вас, сударь, остерегайтесь, милый мой юноша, да хорошенько, особливо женщин. Доподлинно не ведаю, но есть знаки, указующие, что опасность блеснет в руке женщины. Только доподлинно этого я не знаю, это не наверняка. Посему остерегайтесь также лукавых друзей и плутоватых слуг, холодных вод и долгих ночей.

Ульрик Фредерик любезно принял подарки и не преминул на следующий день послать алхимику драгоценную нашейную цепь в благодарность за добрые советы и за добрые охранные камни.

После этого поездка продолжалась без остановок до самой Испании.

10

Тихо, тихо стало на подворье в тот весенний день, когда цокот подков замер вдали. Кончилась сутолока расставания, но еще настежь стояли все двери, еще не убран был стол, за которым откушал Ульрик Фредерик; как скомкал он и швырнул салфетку, так и валялась она возле его куверта, а по всему полу еще виднелись мокрые следы от его ботфорт.

Вот там, у высокого трюмо, он прижал ее к груди, без конца целовал на прощанье и старался утешить клятвенными обещаниями, что они вскоре свидятся.

Невольно подошла она к зеркалу, словно хотела посмотреть, не удержало ли оно тот образ, который она видела минуту назад, когда Ульрик Фредерик обнимал ее. Но из-за светлой, прозрачной глади зеркала двигалась навстречу ее вопрошающему взору одинокая унылая фигура и бледное заплаканное лицо.

Внизу запирали ворота, слуга убирал со стола, а Нерошка, Пассандо, Пустолай и Дельфин, его любимые собаки, сидевшие взаперти, бегали теперь по комнате, жалобно повизгивая и обнюхивая следы. Мария хотела подозвать их, но слезы душили ее. Пассандо, огромный лисодав, подошел к ней. Опустившись на колени, Мария похлопывала его и гладила, но пес только помахивал рассеянно хвостом и смотрел на нее в упор удивленными глазами, и скулил, и скулил, и скулил.

Те первые дни… И как же все было пусто и грустно, как лениво бежало время, и как тяжко угнетало ее одиночество, и как потом иной раз тоска была словно соль на открытую рану — как ножом резало!

Да, так было в первые дни, но когда это перестало быть внове и по-прежнему наваливалось все сразу: мрак и пустота, тоска и печаль — день за днем — как тяжелый снегопад, когда валятся хлопья за хлопьями, медленно ниспадающая пелена — одна за другой, — тогда на нее находили странная безнадежная вялость и спокойствие, даже какая-то бесчувственность, которая располагается поудобнее под сенью скорби.

И вдруг все совершенно изменялось.

Каждый нерв напряжен от сильнейшего возбуждения, в каждой жилке биение жизнелюбивой крови, а воображение, как воздух в пустыне, переполнено пестроликими видениями и дурманящими миражами.

В такие дни Мария чувствовала себя узницей, которая с нетерпением глядит, как ускользает юность, весна за весной, течет мимо, не принося ни плода, ни цвета, тусклая и унылая, и знает одно: гинуть да гинуть, но никогда не возвращаться. И казалось ей, будто отсчитывают ей всю сумму времени, по грошику за час; как только пробьют часы, с последним звоном падает, звякая, к ногам ее грошик, ломается на кусочки, крошится и превращается в прах. И тогда от мучительной тоски по жизни она была готова ломать себе руки и кричать, как на пытке.

Редко показывалась она при дворе пли у родственников, ибо этикет требовал, чтобы она больше сидела дома. А поскольку она не очень-то была расположена радушно принимать гостей, то вскоре к ней перестали ездить и она была полностью предоставлена самой себе.