Фру Мария Груббе

Мария Груббе была не очень-то довольна этим путешествием в Испанию, и сколько госпожа Ригитце ни втолковывала ей, что Ульрику Фредерику необходимо поездить по чужим краям и добыть себе чести и славы, дабы король мог сделать для него побольше и здесь — ибо хотя его величество и самодержец, тем не менее он весьма чувствителен к людским пересудам, а дворянство в нынешние годы пошло такое строптивое да злонравное, что перетолкует, конечно, каждый шаг короля в самую дурную сторону, — все равно у женщин, что ни говори, есть врожденный страх перед всякими «прощай», а здесь было чего бояться! Ибо если бы Мария и смогла закрыть глаза на военные опасности и дальнюю опасную дорогу, утешаясь тем, что королевского-то сына, уж конечно, будут блюсти, то все-таки она не могла превозмочь боязни, что семейная жизнь, которую они так хорошо начали, от разлуки, да еще, того гляди, многолетней, может так поломаться, что никогда и не станет прежней.

Любовь их была такой молодой и такой неокрепшей! И как раз теперь, когда она пошла в рост, ее нещадно ввергают во всевозможные искусы и опасности, — да разве же это не прямой путь погубить ее? И вот чему недолгое супружество научило Марию: в невестах она считала, что куда как легко жить в таком браке, когда и муж и жена — каждый идет своей дорогой, но такой брак, оказывается, не жизнь, а горе, тьма беспросветная! А ведь этому внешне уже положено начало, упаси господи, чтобы и в душе произошло то же самое. Но распахивать ворота перед этакой разлукой — значит, жестоко искушать счастье.

А еще она сильно ревновала ко всем этим католическим вертихвосткам в этих самых гишпанских краях.

Фредерик Третий, который, как и весьма многие государи и владетельные особы того времени, ревностно занимался алхимией, дал Ульрику Фредерику в дорогу наказ — понаведаться в Амстердаме к славному итальянскому алхимику Бурри, вызнать, не собирается ли он в Данию, и обиняками намекнуть ему, что и король и богач Кристен Скель из Сострупа сумели бы вознаградить его за труды, когда бы он перебрался сюда.

Поэтому, прибыв в июне месяце шестьдесят второго года в вышеназванный город, Ульрик Фредерик велел Оле Борху, учившемуся здесь и хорошо знакомому с Бурри, свести себя к алхимику.

Алхимик был человек лет пятидесяти с небольшим, ростом ниже среднего, весьма предрасположенный к тучности, легкий на ногу и осанистый, с лица желтоват, волосом черен, бородка курчавая, щеки румяные, подбородок жирный, нос горбатый, чуть приплюснутый, а подмигивающие глазки были окружены бесчисленным множеством морщин и морщинок, которые веером расходились из уголков глаз и придавали лицу пронырливый и в то же время добродушный вид.

Наряжен он был в черный бархатный камзол с большими обшлагами и серебряными пуговицами, обтянутыми кисеей, черные панталоны до колен, черные шелковые чулки и черные же башмаки с большими черными розетками. По-видимому, он ценил кружева, ибо в кружевах у него были и грудь и концы шейного платка, а с рукавов и краев панталон свисали густыми складками блондовые брыжжи. Ручки у него были белые, пухлые, сплошь унизанные на редкость аляповатыми золотыми перстнями, так что пальцы все время топырились. Даже на больших пальцах он носил тяжелые, огромные кольца с блестящими каменьями.

Не успев сесть, он спрятал, несмотря на то, что стояло лето, руки в большую меховую муфту, ибо, как он выражался, постоянно мерз руками.

Комната, куда он ввел Ульрика Фредерика, была большая и просторная, со сводчатым потолком и стрельчатыми окнами вверху степы. Посредине стоял большой круглый стол, а вокруг него деревянные стулья, на которых лежали мягкие подушки из красного шелка с длинными, тяжелыми кистями по всем четырем углам. В столешницу была вделана серебряная плита, где черной финифтью были изображены двенадцать знаков Зодиака, планеты и важнейшие созвездия. С розетки посреди свода свисали нанизанные на шнур страусовые яйца. Пол был выстлан плитками, размалеванными в серый и красный цвет, а перед дверью, у самого порога, были вогнаны в половицу старые подковы, расплющенные треугольником. Большая ветка коралла стояла под одним окном, темный резной дубовый шкаф, обитый латунью, — под другим. В углу помещалась восковая кукла в человеческий рост, изображавшая арапа, а вдоль стены лежали глыбы свинцовой и медной руды. Арап держал в руке сухую пальмовую ветвь.

Когда они уселись и обменялись первыми любезностями, Ульрик Фредерик спросил у Бурри — они говорили по-французски, — не пожелает ли тот мудростию своею и опытностью воспомоществовать также и тайнопытателям в земле датской.

Бурри покачал головой.