Фрунзе

Воронский был на год старше Фрунзе и в один год с ним вступил в партию. Он сидел в тюрьмах и отбывал ссылки и рассматривал Арсения как старый соратник по большевистскому подполью. «Мировая, безличная правда крутой и богатой современной революционной эпохи нашла в его личности одно из самых совершенных воплощений. Он был нашей гордостью, нашей надеждой, нашей защитой и нашей радостью».

Воронский отмечал в Арсении мужественное и доброе сердце, спокойную рассудительность и горячее человечье чувство любви и содружества. «За людей своих надежд и идеалов он умел постоять до конца. Здесь он не знал пощады к врагу, изменникам и ренегатам. И он умел быть другом».

Горячо любил Арсений мир упорных ткачей, потомственных металлистов, мир ни с чем не сравнимого большевистского подполья, профессиональных революционеров. И его тоже крепко любили, уважали, и ему верили.

«Жизнь его была воистину героична. Жалкое себялюбие было чуждо ему. Он ценил полновесной ценой революционную отвагу, он всегда был в действии, слово не расходилось у него с делом, он любил то, что называют испытанием судьбы. Это о нем, о таких людях знаменитый пролетарский художник сложил своего «Буревестника», и «Песню о Соколе», и легенду о Данко».

Арсений не был романтическим подвижником: партия научила его сочетать отвагу и храбрость с разумным учетом. И при всем этом было что-то «уютное, домашнее в нем, давно знакомое и знаемое. На вершинах власти одни из выдающихся, замечательных людей управляют и руководят… другие сильны дисциплиной, третьи — деловитостью и практицизмом, четвертые — дипломатичностью и приспособляемостью… Товарищ Фрунзе создавал вокруг себя среду крепкого, сердечного и отрадного содружества».

Во всем он был прямодушен и открыт. «Он был слишком духовно богат, чтобы идти кривыми, окольными дорогами. Природа дала ему еще один богатый дар: щедрый инстинкт жизни. Не раз эти могучие силы спасали его от гибели в трудных и опасных положениях, не раз они подсказывали ему ясное, точное движение руки, глаз, мысли и чувства. Тщетно вытравляли их в нем царские удавники, непосильная и непомерная работа… — соки жизни были в нем неиссякаемы».

Воронский хорошо знал Фрунзе: он редактировал газету «Рабочий край» и замещал Михаила Васильевича в губернском комитете партии, пока не возвратилась в Иваново-Вознесенск Ольга Варенцова. И его строки об Арсении оставляют сильное впечатление.

Хорошо знал Михаила Васильевича и трепетно учился у него Дмитрий Фурманов. Но Митяй — как звали его в кругу друзей — был молод и представлял поколение, идущее на смену подпольщикам.

В двадцать шесть лет он не сразу после Февраля и Октября стал большевиком. Поначалу верил в Керенского. Но контрреволюционный террор русского наполеончика летом 1917 года насторожил его и озлобил, потому что репрессии были направлены только против рабочих, а фабриканты и торговцы благоденствовали.

В поисках пути к революции Митяй барахтался то в тенетах эсеров, то в тенетах максималистов. Но… «жизнь толкнула работать в Совете рабочих депутатов (товарищем председателя), дальше — в партию к большевикам в июле 1918 года — в этом моем повороте огромную роль сыграл Фрунзе: беседы с ним раскололи последние остатки анархических иллюзий».

Одна из бесед была решающей.

— Мне кажется, Дмитрий Андреевич, что вы сложившийся большевик, — сказал Фрунзе. — В Совете вы проводите нашу линию. А почему не в партии? Или вам работа не по душе?

— Не говорите так, Михаил Васильевич! По душе, по душе! Она мне стала родной и близкой. Но у меня драма: как идти к большевикам, когда на мне пятно эсера и анархиста? С другой стороны, я не мыслю работы без вас. И скажу откровенно: я навсегда с вами!

— А знаете, я был в этом уверен, потому что внимательно следил за вашей деятельностью. И потому с легким сердцем рекомендую вас в партию…

С юношеских лет и до конца своей короткой жизни Митяй вел дневник, подкупающий искренностью и суровой правдой. И много страниц в нем посвящены образу Арсения — учителя и друга.

Вот первая запись о заседании вновь созданного губ-исполкома: «Председателем собрания избрали Фрунзе. Это удивительный человек. Я проникнут к нему глубочайшей симпатией. Большой ум сочетался в нем с детской наивностью взоров, движений, отдельных вопросов. Взгляд — неизменно умен: даже во время улыбки веселье заслоняется умом. Все слова — просты, точны и ясны; речи — коротки, нужны и содержательны; мысли — понятны, глубоки и продуманны; решения — смелы и сильны; доказательства — убедительны и тверды. С ним легко. Когда Фрунзе за председательским столом, значит что-нибудь будет сделано большое и хорошее».

Эти записи относятся к началу февраля 1918 года, к первым неделям знакомства Фурманова с Фрунзе. И служат абрисом тех воспоминаний, которые были написаны позднее.