Фуку

Им стали торговать те, кто его убил.
На Puente de los Suspiros —
на Мосту Вздохов —
я,
      как призрак мой собственный, вырос
над побулькиваньем водостоков.
Здесь ночами давно не вздыхают.
Вздохи прежние
                           издыхают.
Нож за каждою пальмою брезжит.
Легче призраком быть —
                                          не прирежут.
В прежней жизни
                               и в прежней эпохе
с моей прежней,
                            почти любимой,
здесь когда-то чужие вздохи
мы подслушивали над Лимой.
И мы тоже вздыхали,
                                        тоже
несмущённо и невиновато,
и вселенная вся
                              по коже
растекалась голубовато.
И вздыхали со скрипом,
                                             туго
даже спящие автомобили…
Понимали мы вздохи друг друга,
ну а это и значит —
                                     любили.
Никакая не чегеваристка,
вздохом втягивая пространство,
ты в любви не боялась риска —
это было твоё партизанство.

Словно вздох,

                         ты исчезла, Ракель.
Твоё древнее имя из Библии,
как болота Боливии гиблые,
засосала вселенская цвель.
Сам я сбился с пути,
                                   полусбылся.
Как Раскольников,
                                сумрачно тих,
я вернулся на место убийства
наших вздохов —
                                твоих
                                          и моих.
Я не с той,
                  и со мною не та.
Сразу две подтасовки,
                                        подмены,
и облезлые кошки надменны
на замшелых перилах моста,
и вздыхающих нет.
                                Пустота.
И ни вздохами,
                         и ни вяканьем
не поможешь.
                       Полнейший вакуум.
Я со стенами дрался,
                                      с болотностью,
но с какой-то хоть жидкой,
                                              но плотностью.
Окружён я трясиной
                                    и кваканьем.
Видно, самое жидкое —
                                             вакуум.
Но о вакуум бьюсь я мордою:
видно,
            вакуум —
                             самое твёрдое.
Всё живое считая лакомым,
даже крики глотает вакуум.
Словно вымер,
                          висящий криво,
мост,
            одетый в зелёный мох.
Если сил не хватает для крика,
у людей остаётся вздох.
Человек распадается,
                                        тает,
если сил
               и на вздох не хватает.
Неужели сентиментальность
превратилась в растоптанный прах
и убежища вздохов
                                остались
только в тюрьмах,
                                больницах,
                                                   церквах?
Неужели вздыхать отучили?
Неужели боимся вздохнуть,
ибо вдруг на штыки,
                                  словно в Чили,
чуть расправясь,
                               напорется грудь?
В грязь уроненное отечество
превращается
                       в пиночетество…
На Puente de los Suspiros
рядом с тенью твоей,
                                        Ракель,
ощущаю ножей заспинность
и заспинность штыков
                                        и ракет.
Только море вздыхает грохотом,
и вздыхают пьянчужки
                                         хохотом,
притворясь,
                      что им вовсе не плохо
и поэтому не до вздоха.

Империализм — это производство вулканов.

Я был в бункере, где прятался Сомоса, когда раскалённая лава революции подступила к Манагуа.

Бункер, к моему удивлению, оказался вовсе не подземным. Внутри серого казарменного здания скрывалось несколько комнат — кабинет, столовая, спальня, ванная и кухня. Был даже крошечный садик японского типа. Это все почему-то и называлось бункером.

— Потрогайте, — предложил мне, улыбаясь, сопровождавший меня капитан. Я потрогал одно растение, другое — все они были из пластика. Антинародная диктатура и есть пластиковый сад: сколько бы ни восторгались придворные подхалимы плодами диктатуры, их нельзя ни поесть, ни понюхать.