Фулгрим (ЛП)

Жрецы ордена, к которому принадлежал Блайк, говорили в своих проповедях о Двух Силах, двух конфликтующих началах — Добре и Зле. Корнелий же с легкостью смел границы меж ними, назвав «бессмысленными словами», неспособными отразить единство мира, должного приносить наслаждение человечеству. Во Вселенной нет ничего изначально «хорошего» или «плохого», это выдумки косных людей с зашоренными глазами.

Юлий усмехнулся, читая эти громкие слова Блайка. Из биографии жреца Десантник уже знал, что Корнелия впоследствии вышвырнули из его религиозного ордена за то, что он чересчур рьяно претворял в жизнь свои теории — прежде всего, на укромных улочках и в дешевых борделях родного города. Вот уж действительно, «никакое наслаждение не будет отвергнуто и ни одна мелочь не избегнет внимания».

Кроме того, Блайк утверждал, что мир, скрытый в его видениях, куда более важен и прекрасен, нежели физическая реальность, и что человечество должно искать свои идеалы именно внутри себя, а не в грубой и бесчувственной материальной Вселенной. В его работах раз за разом повторялись выпады против ограничений и условностей, накладываемых на человечество рамками окружающего мира и замедляющих его духовный рост. Впрочем, Юлий подозревал, что на самом деле это были хорошо замаскированные нападки на тогдашнего правителя государства Урш, короля-воина Шан-Халя, который стремился достичь господства над Землей, в открытую применяя силу и жестоко угнетая порабощенные народы.

«Чтобы в открытую проповедовать подобную философию в такое страшное время, нужно быть безумцем» — так говорили многие. Однако же, Каэсорон вовсе не считал Блайка сумасшедшим, ведь его слова привлекли множество последователей, приветствовавших его как великого пророка, ведущего человечество в новую Эру, Эпоху Свободы Чувств.

Юлию вспомнился прочтенный когда-то сборник афоризмов Пандораса Женга, философа, подвизавшегося судьей при дворе одного из автархов Девятого Индонезийского Блока. Тот в свое время высказывался в поддержку мистиков и спиритов, говоря о том, что недооценка таких людей может привести к большим бедам. По мнению Женга, события действительно важные, имеющие влияние на судьбы всего человечества, просто не могут не иметь отголосков как в будущем, так и в прошлом.

Больше того, защищая в суде кого-то из современных ему «пророков», Пандорас изрек следующее:

— Именовать человека безумцем лишь потому, что он разговаривает с духами и способен к ясновидению, слишком опрометчиво. Если нечто не вписывается в известную нам научную теорию Вселенной, то это ещё не означает, что оно не существует.

Юлию всегда нравились работы Женга, особенно те из них, в которых философ призывал не относиться ко всем пророкам и мистикам как к мошенникам, пытающимся дурачить простых людей, одурманивая их красивыми загадками и принося сомнения в их жизни. Пандорас писал, что настоящие мистики, напротив, пытаются своими методами понять те загадки и разрешить те сомнения, от которых прочие стараются поскорее отмахнуться.

Что до Блайка, то он в своих тайных работах изливал потоки ненависти на головы тех, кто насильно удерживает людей от продвижения к высшему совершенству, к освобождению скрытых до поры возможностей духа. Яростнее всего Корнелий выступал против правителей, чья жестокая власть лишает народ надежды на лучшее будущее, что, без сомнений, делало его антагонистом таких людей, как тот же Шан-Халь или деспот Калаганн, тиранов, ведущих человечество к падению в пасть «Хаоса», царства ужаса, которое в неимоверно далеком прошлом стало колыбелью реального мира, а в будущем, несомненно, окажется его могилой.

Блайк использовал понятие красоты как некого окна в воображаемый им дивный мир будущего, и в этом он сходился с древними мыслителями, вслед за ними обращаясь к идеям алхимического символизма. Как и герметики, он верил, что человечество суть микрокосм Божественного. Несомненно, проникшись их теориями, Корнелий набросился на древние философские труды. Он превосходно изучил орфическую и пифагорейскую школы, неоплатонизм, ту же герметику, каббалистику, произведения Иоганна Эригены, Парацельса, Грегуса, Якоба Бёма. Юлию, впрочем, ни одно из этих имен ровным счетом ничего не говорило, но он решил как-нибудь попросить Эвандера Тобиаса отыскать ему что-нибудь из их книг.

Накопив огромный багаж знаний и развив собственную мифологию, Блайк объединил и подытожил всё ранее высказанные идеи в своей величайшей поэме, «Книге Уризена».