Фунгус [litres]

Это оказалось весьма странное сооружение, оставленное кем-то посередине дороги. Ничего подобного Эусеби раньше не видел и, только подойдя совсем близко, понял, что перед ним паланкин для одного человека: кабина, сплетенная из прутьев и веток, крепилась на двух горизонтальных жердях. Должно быть, ее создал какой-то деревенский умелец. Сверху ее покрывал ковер, сотканный из зеленых, ярко-зеленых листьев. Фотограф заглянул в окошко, проделанное в зеленом покрове, но ничего интересного внутри не увидел. В кабине имелось сидение: деревянное деревенское кресло, приплетенное ветками к стенкам паланкина. Когда же бедняга обернулся, его взору предстала невероятная картина. Они стояли прямо за его спиной.

Чудовища. Шесть, семь или восемь. Вечерние сумерки опускались на их тела с широкими и плоскими головами, которые делали их похожими на крабов. Туловища были цилиндрическими, а гибкие руки напоминали паучьи лапы, но у монстров их было не восемь, а несколько сотен разной длины и толщины. Не удержавшись, Эусеби вскрикнул и уронил на землю камеру, треногу и даже коробочку с «Алленбурисом». А потом бросился бежать прочь от дороги, в глубь леса. Он мчался, как сумасшедший, сам не зная куда. Ветки хлестали его по лицу, бедняга спотыкался, падал и снова поднимался, чтобы оказаться как можно дальше от этих созданий. Но от лесных обитателей нельзя скрыться в лесной чаще. Тут и там на фоне темных деревьев обезумевший от страха беглец замечал желтые глаза, натыкался на склизкие стволы, которые оказывались вовсе не деревьями, а туловищами монстров. От этих столкновений его одежда пропиталась густой и пахучей слизью. Несчастный менял направление несколько раз и наконец упал и растянулся на земле.

И тут прямо у себя под носом Эусеби увидел коробочку с таблетками: это означало, что он вернулся на дорогу. С той минуты, когда ему пришло в голову кинуться в лес, чудовища окружали его, вынуждая двигаться в нужную сторону. Тут к нему подошел один из монстров – самый маленький, с головой тускло-оранжевого цвета. Несмотря на крошечный рост, он казался самым ужасным. Его глаза не знали милосердия, как слепой не ведает света. Нижняя челюсть выпячивалась вперед. Эусеби подумал, что пришел его смертный час, и невольно закрыл голову руками. Но маленький монстр схватил его сотнями своих длинных изогнутых пальцев и бросил внутрь паланкина, словно мешок угля.

* * *

Эусеби очутился в узкой и темной кабинке. Сидя внутри, он не понимал, в какую сторону они движутся. Ему показалось, что путешествие длится целую вечность: охватившая его тревога превращала минуты в часы. Куда, в самом деле, его несут? Когда паланкин остановился и фотограф смог наконец из него выйти, он испытал еще большее замешательство: к ночной тьме прибавился мрак замкнутого пространства. Маленькое чудовище упиралось в его бедра и подталкивало вперед. Куда они попали? «Похоже на громадную пещеру», – сказал себе Эусеби. Когда глаза привыкли к сумеркам, он увидел, что в стенах пещеры проделаны углубления, в которых стояли свечи: одни догорали, другие, казалось, только что зажгли. Их огоньки помогали ему разглядеть сеть узких и темных каменных коридоров. А потом он посмотрел вверх.

Над головой простирался свод, тысячи лестниц соединяли тысячи площадок, воздушных лабиринтов и колонн, вырубленных в скалах между двумя соседними ярусами. И всюду шныряли чудовища с крабьими головами: проносились мимо, поднимались и спускались по лестницам, не обращая на него ни малейшего внимания. Эусеби стало казаться, что его посадили в гигантский улей, как вдруг в мерцающем свете свечей показалась человеческая фигура – это была женщина.

Фотограф опешил: как оказалась здесь женщина?! Она выглядела спокойной и невозмутимой; должно быть, компания чудищ и жизнь в темноте вошли у нее в привычку. Высокая, в черном платье. Во мраке ее рыжевато-золотистые волосы казались языками пламени. Прическа была безукоризненной, только у правой щеки выбивались две или три пряди. Более всего поражало выражение лица – грустное и отрешенное. Любой почувствовал бы сострадание, увидев эти глаза, лишенные внутреннего блеска. В них отражалась безжизненная жизнь, пребывание в мире, оставлявшем меньше надежд на спасение, чем чистилище. «Как печальна эта дама», – сказал себе Эусеби.

Он не отваживался заговорить с незнакомкой в этой странной обстановке. Женщина внимательно осмотрела его с ног до головы и сказала, словно обращаясь к кому-то за его спиной:

– Вы, должно быть, фотограф.

Но, когда Эусеби собрался было пробормотать что-то в ответ, незнакомка его перебила:

– Идите за мной, – сухо сказала она.

Он повиновался. Через некоторое время женщина остановилась.

– Мне кажется, я неплохо разбираюсь в людях, и вы из тех, кто всегда готов упасть к ногам дамы.