Функция: вы

– Из слов господина Гёте… Я понял, что у вас умер ребенок… Это самое трагическое, что случалось в вашей жизни?

Ученая окаменела. Она не ожидала от меня такого. Но кто вообще ожидал.

– Прошу прощения, – искренне добавил я. – Это правда имеет значение.

Пару секунд ее здесь не было. Затем мы услышали сухое, безличностное:

– Это было очень давно. Но да.

– И для Юрия Пройсса… Гибель его жены и ребенка была самым трагическим событием в жизни?

Мерит Кречет сощурилась. Здесь оказалось больнее.

– А сам как считаешь?

Я заломил себе палец под столом.

– В таком случае… качественное изменение ваших личностей случилось примерно в одно и то же время? Как только появилась искра?

Это звучало как обвинение. Но я знал, что был прав. В одиночку Юрий Пройсс еще мог оказаться жертвой личных депрессий и маний, но две плантации боли, дающие многолетние всходы, не могли быть совпадением. Я знал, что́ видел: мысли об искре ускоряли все процессы в ее микрокосмосе. В ее разуме. В ее жизни.

– Ну, – вздохнула ученая и развела руками. – Что-то вроде.

Она не злилась. Даже, кажется, не была удивлена. В отличие от Романа Гёте.

– И ты туда же? – сухо промолвил он. – Разве человек науки не должен быть выше всей этой чуши про «хочу того, не знаю чего»?

– А тебе никто не говорил, что ты переоцениваешь человеков науки? И потом, сколько мы знакомы, Роман? Восемь? Десять лет?

– Хочешь сказать, в пятьдесят пять придури было меньше? Сомневаюсь. Ты здорова, лиса. Отшиблена на всю голову, и ею же здорова.

Мерит Кречет бросила быстрый взгляд на дверь:

– Сейчас – да.

Ольга не возвращалась. Ученая вздохнула и повернулась к Ариадне:

– То, что ты называешь качественным изменением личности, – совсем не то, чем кажется. Не какое-то там помутнение, не голоса в голове. Я могу повторить миллион раз, под любой формой присяги: ни я, ни мои ребята, ни ваши дети – никто не трогал искру. Ну правда, ну на фига нам вообще это делать, если мы получили бы ее в пятницу просто так? И Юрий… после того, что я рассказала, вы же понимаете – она так и не попала к нему? Тогда, восемь лет назад. Понимаете?

Мы молчали. Кому, как не нам, было понимать.

– Да, он написал предсмертное письмо, признался, что провернул эту историю, чтобы украсть ее, но… Если бы там было яйцо пасхальное, он и его украл бы, понимаете? Это просто дурацкое совпадение. Ставки росли, результатов не было, наблюдательные советы все больше сомневались. Наверное, он решил, что у него получится, что громкий успех оправдает любые издержки. Но если бы в тот день Юрий заполучил искру, он заперся бы, чтобы работать. Лабораторию брали бы штурмом. Ваша дубль-функция сорвала ту перевозку, но то же самое касается и планов Юрия. Это они убили вашего предыдущего Минотавра, они похитили искру. И то, что три года назад история повторилась, лучше всего подтверждает: за этот омут в ответе не черти одной качественно измененной личности.

В ее словах был смысл. Да, не Феба с Константином, а Минотавр сорвал ту перевозку, отдав Ариадне искру. Но если три года назад они повторили попытку, значит тот, кто обратился к ним, знал об их делах с Пройссом.

– Вы, – промолвила Ариадна. – Вы – единственный участник обоих составов. Ваши мотивы искажены предикатом искры.

– Все не так, как ты думаешь.

– Вы не знаете, что я думаю.

– Знаю. Я знаю, кем ты была.

Ариадну это убедило лишь в том, что Минотавр не умел затыкаться.

– Погоди, – попросил я ее. – Понимаю, друг за другом эти заявления звучат странно, но она… Она в порядке. То есть, – я повернулся обратно к ученой, – нет, вы вообще не в порядке. У вас там больно. Очень больно. Вас как будто не лечит время.

Ее лицо вдруг прояснилось.

– Знаешь, очень похоже.

Я чувствовал змеиный взгляд через стол. Он ждал. Он был терпелив, как лежачий камень. Я снова поглядел на дверь. Ольга не возвращалась.

– Расскажите, – попросил я. – Если мы об одном и том же – просто расскажите, как это. Что это. Что вы чувствуете?

Мерит Кречет рассеянно провела рукой по макушке, проверяя очки, которых там не было.

– Гипомания. Бессонница. Я все время хочу что-нибудь сделать. Даже не важно что. Все, что угодно. Я не могу вырубиться, пока не вымотаюсь, как тяговая лошадь. – Ученая вздохнула. – Вообще-то я не думала, что с Юрием у нас было одно и то же, потому что иногда он ложился и умирал, как нормальный, убитый горем человек, а я… Черт, да пока Хольд не рассказал про второй предикат, я считала, что это извращенная деменция какая-то. Что мой мозг дегенерировал в черствую буханку и включил автопилот.

– Хольд… – Я удивленно запнулся. – Минотавр знал?

– Мы не обсуждали в открытую… так, обменялись парочкой мнений. Но да. Он не видел в этом проблемы. По всей видимости, предикат безвреден. Он не гипнотизирует, не мутит воду. Все дело в том, как люди пытаются добиться своего. Полагаю, это как с деньгами. Богатство не портит людей, но оно позволяет порченым людям быть самими собой. С предикатом то же самое.

Люди убивают людей.