Функция: вы

– А значит, если ты не ответишь, минуты через две сюда ворвется кавалерия?

От боли я отупел. Шарлотта зашарила по моим карманам, а я просто лежал и просто слушал, – боль, вибрацию, – просто позволял всему происходить. Она вытащила телефон. Он заглох. Вместе с ним заглохла мертворожденная надежда, что Мару с Виктором могут нас спасти. Ее погреб под завалами смертельный ужас осознания, что они придут сюда, и попытаются остановить Шарлотту, и ники среагируют на них тоже.

Ты убил нас всех.

Априкот опять зазвонил. Шарлотта поднесла его к моему уху.

– Ответь… – прошептала она. – Ответь и скажи, если они подойдут к магазину ближе чем на двадцать метров, я выколупаю тебе глаза и заберу с собой как трофей, и больше никто не будет доставать тебя вопросами, почему они разные.

Она нависла надо мной. Где-то вдалеке я различил голос Мару. Привет, подумал. Нет. Пожалуйста. Вряд ли он услышал хоть что-то.

Шарлотта поднесла смартфон к своему уху.

– Нет, – сказала она, накрывая мне глаза ладонью. – Он занят. Но уверена, что тоже смогу помочь.

Больше я ничего не слышал. Странно – вообще ничего. Провалившись в белоснежное беспамятство коридоров, я застыл, не сразу сообразив, куда снова попал, а ряды телевизоров прокручивали яркие, еженощно конвентируемые в энергию картинки, но ни одна из них больше не имела голоса.

– Габи?

Я уже даже не сипел. Я выдыхал. Я выдавливал из себя ее имя, как воздух, снова и снова, и оно растворялось в стерильной тишине, будто облачко пара зимним утром.

– Габи, пожалуйста… Где ты?

Черные жилы телевизоров были выдернуты и стянуты к полу, где они вплетались в скрученный трос. Он тянулся через весь пролет и исчезал за поворотом. Я пошел вдоль троса. Затем побежал. Он возвращал меня к более ранним пролетам, и кабели других пролетов тоже вплетались в него, и теперь это была огромная связка, магистраль кабелей, по которой я шел, спотыкаясь, пока не нашел пролет, куда они вели. Я сразу узнал его. Даже без океанов. В нем одном телевизор оказался окном. Мы с Габи высадили его, чтобы пробраться внутрь – боже, как давно это было, – и теперь все тросы, кабели и провода были переброшены через него на ту сторону. Я заглянул в проем, увидел коридор внутри коридора. Габи металась перед стеной выключенных телевизоров, обвешанных петлями черных лиан, и щелкала кнопками:

– Давай! Ну давай же! Здесь даже больше, чем было!

Океаны не возвращались. Два года работы рухнули, и Влад, его атра-каотика, даже Шарлотта с никами были тут ни при чем. Просто Ариадна не хотела жить. Теперь я знал это. И даже под угрозой смерти мне недоставало мужества пойти против этого знания.

– Не хватает раздражителей… Ей нужно больше энергии…

Габриэль уперлась ладонями в экран, будто пытаясь вдавить его внутрь:

– Мы использовали все, что могли.

– Не все, – возразил я. – Есть еще правда.

Сестра обернулась:

– Правда?

Я кивнул.

– Правда? – неверяще повторила она, приближаясь. – А почему, как считаешь, мы не использовали правду раньше?

– Потому что я трус.

Габриэль извернулась, поджимая ногу, содрала босоножку и швырнула в меня:

– Нет, идиот! Потому что я – есть – правда! Ты собираешься слить меня, и ради кого?! Ради ублюдка, который играет с едой?! Ради ходячего трупа?!

Я молчал. Сестра свирепо вцепилась в провода:

– Я отдала тебе все! Свое прошлое, свои воспоминания! Все, чтобы эта жизнь стала твоей! И вот как ты за это платишь? Избавляешься от меня?! Потому что я не так важна, как любой другой?! Потому что, оказывается, я тебе все время мешаю?!

Я смотрел на нее, на то, что у меня осталось от нее, на то, что, по правде, никогда не было ею, и, не знаю, я просто хотел, чтобы все закончилось. Чтобы меня тоже кто-нибудь спас, и цена не имела значения.

– Ты пожалешь, – мстительно прошипела Габриэль. – Ты не знаешь, как все устроено. Ты не справишься, потому что без меня тебе не с чем будет справляться.

– Делай, – ответил я.

И отвернулся, не желая запоминать некрасивого, не ее, в общем-то, лица.

* * *

Габриэль крадет помаду у припозднившихся гостей. Никто не пьян, почти, но родители думают, что мы спим, и запирают в самой отдаленной комнате свет, добрый смех и чудесную тихую музыку. Они не хотят, чтобы мы слышали их. А потому они не слышат нас.

В общем, Габриэль ищет в чужих сумках сигареты, а находит помаду, ярко-красную, как мак. Она густо мажется ею, глядя в полированную дверцу гардероба, прячет в карман куртки, наброшенной поверх ночной рубашки, и спрашивает у отражения:

– Я похожа на взрослую?

– Очень, – отвечаю я вместо него.