Функция: вы

Мужчина берет следующую книгу, листает, откладывает. Так повторяется еще несколько раз. Я молча наблюдаю за тем, как он переправляет одну стопку в другую, пока наконец не останавливается на плотной книжке в толстой обложке из кожи. Она похожа на старинный дневник. С вложениями и вклейками, я даже вижу маленькие кусочки плотно исписанных бумажек, когда мужчина отгибает их, заглядывая под. Он берет книгу и отворачивается. В стороне от стола стоит диван с клетчатым пледом, перекинутым через спинку. У подлокотника – еще один стол. На нем я вдруг замечаю большую белую коробку с крышкой и оттопыренным, как у самолета, крылом, но не сразу понимаю, что́ это. Мужчина кладет книжку под крышку. До меня доносится тихое пиканье, и, только когда внутри коробки все приходит в движение, а на крыло выезжает лист бумаги, я понимаю, что это. Копировальный аппарат.

Мужчина молча прессует страницу за страницей. Я решаю подняться на второй этаж. Приставная лестница кажется надежной, но я рассеянно вожу ее туда-сюда по рельсе. Я думаю о прогале между перилами наверху, в который нужно попасть, чтобы забраться, но на самом деле – о том, как ворочаются внутренности белой коробки копира. Пик-пик, стук, шорох. Пик-пик, стук. Стук.

Поднявшись, я брожу по галерее. Наверху вечереет быстрее. Я хожу туда-сюда, включаю торшеры. Столов здесь нет, только диваны спинками к перилам, и на каждом лежит квадратно сложенный плед. От них знакомо пахнет шерстью (тепло) и маслянистой лавандой (как из аптечки). Здесь можно спать, думаю я. Здесь можно жить, понимаю я. Здесь можно провести всю оставшуюся жизнь, читая книги, изучая карты, наблюдая каталонские закаты, и за такое сложно будет осудить.

Сидя на диване, я созерцаю поднебесную стену из книг, как вдруг чувствую запах горелого. Это неприятная, почти химическая вонь, не имеющая ничего общего с камином или лесным костром. Я вздергиваюсь, перегибаясь через спинку дивана. Огонь в библиотеке – это к беде.

Мужчина стоит у окна. На вытянутой руке он держит стопку горящих листов. Бумага, чернея, стекает в мусорное ведро. Когда пламя касается руки, мужчина отпускает листы, и они опадают всполохами – чистым огнем. Ведро горит. Мужчина берет с подоконника стакан и заливает его. Вода прибивает огонь ко дну, и сверху я вижу, как в закоптившихся стенках умирают последние искры.

Мужчина берет ведро и куда-то уходит с ним, и возвращается тоже с ним – минут через десять. К тому моменту запах выветривается. Небо затягивает сизой дымкой подступающих сумерек. Я читаю. Он перекладывает книги. Я читаю. Он копирует и сжигает. Мы не разговариваем, будто привидения из разных эпох, – просто делим одно место смерти. По крайней мере, до следующего утра.

Обнаружив меня, спускающегося со второго этажа, мужчина удивлен. Как будто остаться здесь труднее, чем попасть. Утро прохладное, непрозрачное, влажное. Из ведра опять тянет черным едким дымом и гарью свежесожженных чернил.

– Что вы делаете? – я щурюсь на небо за его спиной.

Конкретно сейчас он стоит у окна и льет воду из высокого стеклянного кувшина. Брызги глухо барабанят о жестяное дно.

– В том числе, – молвит он, – я делаю то, что ты видишь.

Но я вижу только стопки книг и копировальный аппарат, огонь и воду, а здесь явно происходит что-то еще.

– Вы делаете копии некоторых книг. Потом сжигаете их.

– В том числе, – повторяет он.

Я смотрю на него. Он смотрит на меня. Сегодня мы внимательнее друг к другу. Мужчина отставляет кувшин и переходит к другому окну. Оно занавешено плотным пасмурным утром, и оттого на улице тихо, как в лесу. Мужчина останавливается, вытаскивает из кармана пачку, а из нее сигарету, а еще дешевую красную зажигалку. Тогда я начинаю понимать.

У кувшина тоже лежит зажигалка. Большая, прямоугольная, с тяжелой бронзовой крышкой, и я знаю, она открывается с сухим щелчком, а захлопывается с гулким, раскатистым эхом. Я слышал это три минуты назад.

В общем, мужчина закуривает простой и красной, а я смотрю на роскошную и металлическую, и до меня медленно доходит, что происходит. Я слышал о ней. Я слышал о нем. Но этого так мало (на самом деле – пугающе много), что уджат откликается прежде, чем я успеваю подумать об осторожности.

– Канопус, – вижу я.

– Уджат, – видит мужчина.

В упор его атрибут – как раскаленное солнце. Глядеть на него физически больно, и я поспешно смаргиваю исходный код настоящего и потрясенно жду возвращения любого цвета, кроме золотого.

– Я знаю, кто вы.

Мужчина сщелкивает пепел.

– Взаимно.

Удивляться нечему. Меня знают все. Я же «ребенок», «тот, кто не должен быть здесь». И тот, кем «окей, я сам займусь, объясню, что к чему». И тот, кто «много нудит», напоминая о невыполненных обещаниях.

– Я думал об уджате. – Мужчина перегибается через подоконник и смотрит вниз, будто оценивая высоту. – Но с канопусом качество получаемой информации не зависит от собственных когнитивных способностей.

– Но вы же… Вы уничтожаете то, что хотите знать.

– Ничто так не ограничивает информацию, как носитель.