Функция: вы

– Редко. – Он распускает очередной конверт. – В изобразительном искусстве форма чаще превалирует над содержанием. Она является составной частью носителя, в отдельных случаях даже тождественна ему. Информация о носителе – это мусор. Но во всем, разумеется, есть исключения.

– Например?

Он переворачивает конверт, но вместо письма оттуда выпадают старые черно-белые фотокарточки. У них резные края, как у марок. Я вижу размытые пятна лиц и много зимней одежды.

– Например, – мужчина поднимает одну из них и мельком смотрит на оборот. – Минимум формы. Максимум содержания. Все присутствующие на этом изображении мертвы, но я могу узнать, кто они, где и кем сделан кадр. Конечно, вместе с этим канопус переведет химический состав бумаги, красок, способ проявления, возможно, что-то даже о самом фотоаппарате. – Он возвращает фотографию в конверт, собирает остальные и убирает их тоже. – И для этого надо сжечь оригинал. В визуальных искусствах подлинник определяет ценность всего, даже информации.

Мужчина откладывает конверт и вдруг протягивает мне руку. Редко когда в раскрытой ладони так мало открытого. Он смотрит на дневник, и я выдвигаю его на середину стола. Мужчина разворачивает книжку так, что теперь мы оба смотрим на нее сбоку, и листает, и доходит до разворота, на котором почти нет текста – одни рисунки. Я вижу фигуру в полный рост, и это жуткое существо, чем-то похожее на летучую мышь, укутанную в плащ из собственных крыльев. Почти монстр. Вокруг него много мелких, кропотливо подписанных зарисовок: детали и срезы, чешуйки на крыльях и когтях. Из-за них разворот похож на иллюстрацию учебника.

– Вот здесь, – говорит мужчина, – содержание больше формы. Это канопус перевел бы.

Я удивленно подтягиваю книжку к себе:

– Что это?

– Кто, – поправляет он, возвращаясь к письмам. – Это синтроп. Дивная точность. Должно быть, ему показали гнездо.

Еще пару дней назад в моем расколдованном мире не оставалось места для мистических чудовищ, но вот оно здесь, передо мной, и, подобравшись, я изучаю разворот сквозь уджат.

– Победа. – Фигура так подписана.

– Ника, – поправляет мужчина. – Имя собственное. Не переводи.

– Ника, – рассеянно повторяю я, и так, вне смысла, даже лучше. – Функция, как часть тела. Нелокализованная парасимпатическая нервная система. Маскировка… сенсорный хроматофор… вопросительный знак. Да уж. – Выдыхаю, возвращаясь на страницу назад. – Вопросительный знак. Очень похоже на то, что я думаю.

Мужчина снова издает тот странный звук, к которому у лица не находится выражения.

– Сенсорный хроматофор – интересное предположение. Не совсем корректное, но… А год какой?

– Пятьдесят третий.

– Он имеет в виду, что ее функции отражают информацию окружающей среды и потому ника может долго не восприниматься естественной оптикой.

Я вырубаю уджат. В голове кряхтит мысленный конвейер, подавившийся хроматофором, парасимпатической системой и естественной оптикой, и я беспомощно смотрю на мужчину.

– Функции ники невидимы, – спокойно поясняет он. – Это позволяет следовать как за жертвой, так и за тем, кто их кормит, куда и сколько угодно.

– Жертвой?..

Он кивает.

– Но ведь параграф четыре-точка-восемь запрещает синтропам и энтропам убивать людей…

– Сознательно и по неосторожности. С прямым и косвенным умыслами. Но когда очевидный исход – смерть, природа сильнее закона.

Он откладывает в сторону пустой конверт, и я вижу, что тот был последним. Мужчина тоже видит это, выравнивает стопку отложенных писем, уголок к уголку, и вдруг просит:

– Дай посмотрю.

Он забирает дневник и задумчиво листает записи. Кажется, он понимает все написанное, но, говоря, почти не сверяется с ним:

– Разум ники не пропорционален телу. Это существо… системно расчленено. Только одна ее функция обладает интеллектом, но она не имеет органов передвижения и, что важнее, питания. За это отвечают остальные функции, называемые моторными. Быстрые. Невидимые. Они приспособлены для охоты и потребления, но у них нет органов восприятия: глаз, ушей. Они не видят, на кого охотиться, пока от разума не приходит сигнал, похожий на тот, что наш мозг посылает, чтобы поднять руку. Чтобы не погибнуть с голоду, ника приспособилась одалживать свои руки и ноги людям для дел, находящихся вне их физических возможностей или желаний. Здесь ее положение схоже с положением симбионтов. За это люди обязаны кормить ее, и, как подобает хищнику, ника предпочитает свежее. Конечно, ее используют по-разному, не только для убийств. Хотя в историю входят именно они. Иногда – названные этим самым словом.

Мужчина пролистывает дневник обратно и возвращает раскрытым на уже знакомом развороте. Ника, читаю я. Названные победой, вдруг понимаю.

– Но как с ней договариваться? Если функции, которые передвигаются, не видят и не слышат? А та, что видит и слышит, наверное, где-то прячется?

– У ники много тактик.

– Какие? Например?