Фурманов

Сначала думалось перебросить через реку самый надежный кочубеевский эскадрон. Но осуществить это не удалось. Слишком сильна и бдительна была засада противника. Тогда возник хитроумный замысел. Ночью штурмовая группа с гранатами сосредоточивается для броска. Одно орудие, замаскированное камышами, со снарядами под картечь на руках подается к самому берегу для стрельбы прямой наводкой по вражеским пулеметам. Эту операцию надо совершить, конечно, в абсолютной тишине. Засада белых начеку. Она уже неплохо пристрелялась к береговой линии. Хорошо хоть, что демаскирующую луну изредка прикрывает гряда облаков. Самое важное — точно увязать прибытие пушки к своей огневой позиции с незаметным подходом лодочной флотилии с десантом. Решили сигнализировать, подражая кваканию лягушек. Около часа два десятка бойцов тренировались — квакали по-лягушачьи. Сам Фурманов принимал деятельное участие в этой тренировке. Конечно, не обошлось без шуток и смеха. Фурманов говорил, что лучше целую ночь проквакать по-лягушачьи, нежели отправиться на тот свет.

И вот настала пора. Орудие с подвязанными пучками зеленого камыша беззвучно на руках доставлено к берегу. Вдоль другого берега под тенью обрыва люди по пояс в воде подошли к исходной для броска позиции. И во главе орудийного расчета и во главе штурмового расчета лучшие, опытные командиры Да и сам Ковтюх со своим адъютантом и Фурманов, еще страдающий от ранения и контузии, не выдержали и приняли участие в сложном передвижении пушки. Минуты кажутся часами. Расстояние беспредельные. Орудие уже подошло к намеченной позиции, а «лягушек» все не слышно. Ковтюх уже собирается отправить адъютанта в разведку, как вдруг заквакала лягушка. За ней другая… И вот уже целый хор.

Фурманов усмехнулся, шепнул Ковтюху:

— Первую лягушку узнал — это твой ординарец Мусий. Не лягушка, а целая жаба.

— Наводи! Приготовиться! Огонь! — И вспышка озарила кубанскую ночь, и грохот выстрелов вспорол тишину, и хор лягушек сменился многоголосым «ура».

Вражеская засада была разгромлена. Уцелевшие бежали в панике, оставляя убитых, винтовки, патроны.

Это была еще не последняя схватка с врагом…

Фурманов считал, что бои на Черном Ереке были наиболее памятными во всей его военной жизни. Не случайно, что об одном из этих боев под свежим впечатлением событий он, вернувшись в станицу Славянскую, больной и измученный, на другой же день, 7 сентября, пишет очерк «На Черном Ереке». В очерке этом нет всех деталей, о которых рассказали нам впоследствии участники этого боя. Но по темпераментности своей, по самому стилю это, несомненно, одно из первых преддверий к «Чапаеву».

«Наша операция, — писал впоследствии Епифан Ковтюх, — была весьма рискованной, и девяносто девять процентов были за то, что противник уничтожит десант, но белые вначале прозевали, а затем растерялись».

Красный десант завершил свою боевую операцию. Ковтюх и Фурманов получают приказ сдать участок, занимаемый их бойцами, а самим с отрядом возвратиться в Екатеринодар.

В екатеринодарской газете «Красное знамя» появляется очерк Фурманова «Бой с бандой генерала Улагая».

За участие в операциях 28 августа — 5 сентября по ликвидации десанта Врангеля на Кубани Фурманов, в числе семи человек, был награжден боевым орденом Красного Знамени.

34

Покончив с улагаевцами, 9-я армия стала на отдых. Фурманов возвращается в Екатеринодар. Казалось, тут бы он и сумел приступить к осуществлению мечты своей, к оформлению многочисленных своих записей, к работе литературной.

Но назначенный сначала заместителем начальника, а потом начальником политотдела армии, он пуще прежнего загружен организационной, партийной, пропагандистской работой. Изредка только с грустью вынимает начатую рукопись пьесы «Коммунисты» и снова кладет ее в стол. Нет уверенности в творческих своих возможностях. «Коммунистов» не пишу, что-то мало верю, что они выйдут пригодными для сцены, — и со свойственной ему, подчас даже жестокой автоиронией: — Жажду славы, но робею со своими начинаниями: мал багаж…»

Это у него-то, накопившего такой огромный опыт, мал багаж!

Но, главное, нет времени. Он и с дневником своим стал реже делиться, да и для прежних долгих бесед с Наей нет досуга. «Личной жизни нет — все отдаю ПОАРМу, газете, журналу и центральной прессе. Настроение к работе выше всякой меры…» В этом весь Фурманов. За что бы он ни брался, он отдавался работе целиком. И мыслью, и душой, и сердцем.

Пера он не оставляет ни на один день. В свободную минуту делает наброски о днях минувших битв, о замечательных людях, с которыми встречался. Регулярно пишет статьи в местную, в ивановскую (!), в центральную газеты.

Несмотря на победы и ликвидацию многих фронтов, положение в стране было необычайно трудное.

Еще не совсем покончено было с интервентами и бандитами. Плохо работали фабрики и заводы, не хватало сырья. В ряде губерний — засуха, неурожай. Страшный голод в Поволжье.