Фуше

В дни переворота поведение Фуше — образец двусмысленности. Когда рано поутру 18 брюмера к нему являются несколько руководителей заговора, он принимает их… лежа в постели. В то время, как в Тюильри начинает осуществляться «сценарий» переворота, он преспокойно восседает в своем кабинете на набережной Малаке. Гражданин министр, правда, находит минуту для того, чтобы известить Директорию о переносе заседаний Законодательного корпуса в Сен-Клу. В ответ на это директор Луи-Жером Гойе, ничего прежде не подозревавший, одураченный и наконец-то прозревший Гойе, ехидно заметил: «Я весьма удивлен тому, что министр Директории превратился в посыльного Совета старейшин». На это Фуше с достоинством возразил: «Я почитал своим долгом сообщить вам о столь важных решениях и в то же время мне казалось настоятельно необходимым прийти к вам и получить распоряжения Директории». Доведенный этим ответом Фуше до бешенства, Гойе учинил ему разнос, заявив, что еще большим долгом министра было заблаговременно известить Директорию об интригах, которые привели к «перемещению» Законодательного корпуса из Парижа в Сен-Клу^{262}. Намеки Фуше на то, что Сийес и Роже-Дюко (двое из директоров) находятся в коалиции со старейшинами, инициаторами переноса заседаний Советов в Сен-Клу, вызвали новую, гневную отповедь Гойе: «Большинство (Директории) находится в Люксембургском дворце, — сказал он, — и если Директории понадобится отдать какие-либо приказания, то она поручит их исполнение людям, достойным ее доверия»^{263}. Фуше покинул поверженное правительство без сожаления. Найдя среди директоров лишь раздор и смятение, Фуше решил, что они погибшие люди. «Ничто, — вспоминал он впоследствии, — не могло сравниться с их (Гойе и Мулена) слепотой и беспомощностью: можно с уверенностью сказать, что они предали себя сами»^{264}. Министр полиции установил контроль над всеми столичными заставами, «отдав Париж под арест». По словам Альбера Вандаля, «он… вел свою особую линию… он не пускал в ход своей полиции, но крепко держал ее в руках, быть может, надеясь, что между низвергнутой Директорией и неудавшейся затеей один уцелеет и останется господином положения». Фуше требовал от полиции неусыпного надзора за порядком. «Кто вздумает бунтовать, — говорил он, — того в реку!»^{265}. Шеф полицейского ведомства поддерживал постоянную, прямую связь со своим секретарем генералом Тюро, «прикомандированным» в Сен-Клу по его инициативе. Неглупый, склонный к интригам Тюро держал министра полиции в курсе всех драматических перипетий дня 19 брюмера[40]. Кстати, линия поведения, избранная Фуше в канун второго (и решающего) дня переворота, т. е. вечером 18 брюмера, любопытна прежде всего тем, что доказывает: он лучше и правильнее оценил обстановку, чем сам Бонапарт. По свидетельству Бурьенна, узнав о «кознях недовольных» переворотом лиц (Бернадота, Ожеро, Журдана и др.), Фуше «в десять часов вечера прискакал к Наполеону: он тотчас созвал туда главных действующих лиц движения… Представя положение вещей, Фуше предложил допустить на завтрашнее собрание, где долженствовала быть объявлена новая Конституция, одних только тех представителей, которые представили уже залоги своего присоединения. «Мы раздадим им билеты для входа, — сказал он. — Все же, которые явятся без билетов, не будут впущены»… Бонапарте, который ласкал себя надеждою беспрепятственно достигнуть власти и которому беспрестанно твердили, что Франция желает облечь его оною… отверг предложение Фуше, которое показалось ему робким… «Я не хочу власти, если не буду законным образом облечен ею от двух палат, учрежденных для того, чтобы давать оную»… Несмотря на это, Фуше, — заключает свой рассказ о государственном перевороте Бурьенн, — имел большое влияние на поступки Бонапарте в достопамятный день 19 брюмера. Действительно, Фуше через своих агентов открыл, что члены противной партии, ободренные первыми криками, отправили нарочных в Париж для объявления об их успехе и для поощрения их сообщников; — он приехал известить о том Бонапарте и склонить его поспешить делом»^{266}.

Государственный переворот 18 брюмера (9 ноября) 1799 г. покончил с Директорией, заменив ее Консульством во главе с первым консулом — Бонапартом. Второй и третий консулы — «цареубийца» Камбасерес и юрист Лебрен — были ширмой, скрывающей военную диктатуру Наполеона^{267}. Законодательные советы были распущены, а министерские посты распределены между «преданными и верными» исполнителями. Министерство иностранных дел было поручено Талейрану, а полицейский департамент остался за Фуше. Правда, в случае с Фуше дело не обошлось без споров. «После жарких прений между консулами, — пишет А. Тьер, — Фуше сохранил министерство полиции. Сийес отвергал его: «это ненадежный человек и креатура директора Барраса!» — говорил он; но генерал Бонапарте… отстоял его; он почитал себя обязанным Фуше за услуги, которые тот оказал ему 18 брюмера»^{268}.