Фуше

Гюберт Коул, автор интересной книги о Фуше, считал, что Наполеон чувствовал себя в большей безопасности, когда министерство полиции находилось в руках этого человека^{371}. Виртуоз шпионажа, мастер провокаций, Фуше действительно преуспел на поприще охраны безопасности первого магистрата Республики. Взрыв 3 нивоза был исключением из правил; во всех остальных случаях заговорщики неизменно и заблаговременно попадали в ловко расставленные министром полиции сети. Служба охраны первого консула во время его поездок в Мальмезон (загородную резиденцию Бонапарта) была организована Фуше просто и надежно. Для этого, по словам министра, понадобилось лишь «изъять оружие в селениях, расположенных между Парижем и Мальмезоном, и проверить отдельные дома, находящиеся вдоль той же дороги. Были написаны, — замечает Фуше, — специальные инструкции, с тем, чтобы удвоить бдительность полицейских агентов»^{372}.

Фуше был незаменим для Наполеона как идеальный исполнитель его распоряжений. Однако при всей его незаменимости, Наполеон не чувствовал к нему доверия. Вероятно, в глубине души он был убежден в том, что Фуше от него что-то скрывает и докладывает ему далеко не обо всем. Иногда эта недоверчивость откровенно звучала в посланиях Бонапарта своему министру полиции. В письме Наполеона министру полиции от 24 февраля 1802 г. есть такие строки: «Восстановление мира… позволяет мне уделить больше внимания полиции. Я желаю быть информированным в большей степени обо всем, что происходит, и работать с вами, по крайней мере, раз или два раза в день…»^{373}.

Министр полиции внес немалый личный вклад в разгром французской печати. Именно по представлению Фуше был издан знаменитый декрет консулов от 27 нивоза (17 января) 1800 г. Согласно этому декрету «некоторые из парижских газет, выходящих в департаменте Сена, являются орудиями… врагов Республики». Результатом последовавших незамедлительно «оргвыводов» явилось закрытие 160 из 173 существовавших тогда французских газет^{374}. Впрочем, «чудесным образом» уцелевшие после январского декрета газеты и журналы могли считаться скорее временными, чем повременными изданиями. В любой момент по прямому распоряжению или даже по малейшему намеку свыше они могли быть без проволочек запрещены полицией. Так, например, 5 марта 1800 г. гражданин Бонапарт извещал гражданина Фуше: «Консулы намерены запретить журналы Le Bien Informé, Les Hommes Libres и Les Défenseurs de la Patrie. Известите также мистера Томаса Пейна[52] — полиция осведомлена, что его поведение дурно и при первой же жалобе он будет выслан либо в Америку, либо на родину»^{375}.

Фуше принадлежит также «заслуга» организации жесткой цензуры практически над всей интеллектуальной жизнью в стране. Многосложное и, по-видимому, глубоко обдуманное устройство органов цензуры несомненно было результатом сознательного творчества шефа полицейского департамента. «В ведении Министерства полиции находилось бюро общественного мнения… которого назначение состояло в заведовании парижскими журналами. Комитет, составленный из главных редакторов значительнейших французских журналов, занимался составлением статей для разъяснения действий и политики… (Наполеона), риторическими похвалами (его) побед… а в минуты спокойствия — поучениями, развлечениями, если угодно, даже забавою читающей публики. К этому бюро принадлежала также комиссия для рассмотрения театральных пьес, составленная из трех писателей. Министерство полиции имело высший надзор над типографиями и книгопродавцами…»^{376}. Книги могли быть изданы лишь с разрешения commisson de révision, находившейся под председательством Великого Судьи. Через несколько лет, в 1805 г., Фуше реорганизовал контроль над всей печатной продукцией во Франции, учредив специальное Bureau du press, позднее переименованное в «Bureau des journeaux, de pièces théâtre, d’imprimerie et de la librairie»^{377}. Немецкому писателю и драматургу Августу Коцебу, посетившему столицу Франции в начале века, бросилось в глаза «страшное утеснение цензуры, которое теперь в Париже допускают». Приводя примеры «бдительности» наполеоновских цензоров, Коцебу писал: «… стихотворец трудился над забавной пьесой, в которой здоровый стройный человек пристает к острову, обитаемому только горбатыми; там находят его безобразным и смеются над ним. Наконец говорит он: «Ежели бы я попал к слепым, то надобно бы мне… выколоть себе глаза, чтобы им уподобляться». — В этих словах нашел цензор сатиру на тех солдат, которые в Египте потеряли зрение. Другой написал пьесу «Велизарий». Цензору показалось, что он видит в ней генерала Моро, и запретил ее»^{378}.