Весной 1808 года на людей, близких к Наполеону, обрушивается поток милостей императора французов. Ордена, звания, громкие придворные титулы отмечают истинные и мнимые заслуги многочисленных баронов, графов, герцогов Империи[75]
. В полицейском бюллетене от 16 марта 1808 г. сообщалось: «Во всех клубах и в Париже вообще не говорят ни о чем ином, кроме как о новых титулах и наградах»{494}. «Император восстановил, — вспоминал Лас-Каз, — титулы кавалера, барона, графа, герцога и даже князя…. Наполеон не забыл воскресить и ордена. Он награждал ими таланты и отличия всех родов, и чем более награждал, тем более дорожили этою наградою. — «Желание получить крестик Почетного легиона, — говаривал Император на острове Св. Елены, — возрастало беспрерывно и обратилось наконец в какую-то неукротимую страсть»{495}. Разумеется, мероприятия Наполеона, связанные с возрождением старинных титулов и званий, приветствовались далеко не всеми французами. «Народ громко протестовал против титулов и орденов, — вспоминал наполеоновский офицер Эльзеар Блез, — …после того, как они отобрали их у тех, кто обладал ими, — негодовали плебеи, — …суровые республиканцы… стали камергерами… пэрами Франции… без малейших церемоний сменив звание гражданина на титул господина герцога или его светлости»{496}. Кое-кто из экс-революционеров, удостоившись пышных титулов, «проявлял довольно глупую гордость». Сделавшись принцем, «очарованный отличиями»{497} Камбасерес «величественно» поучал своих родственников: «при других называйте меня Ваше Высочество. Среди своих можете называть меня Монсеньор»{498}. Фуше не может удержаться от соблазна поиздеваться над бонапартистской знатью. «Имена новых герцогов, — «простодушно» докладывает он императору, — истолковываются на разный манер. Приверженцы Бурбонов находят большое сходство между словами Виченца и Венсен[76]»{499}. Поскольку император щедро, направо и налево, раздает короны своей многочисленной родне, 29 апреля 1808 г. министр полиции сочиняет бюллетень на злобу дня, гласящий: «Говорят, что император передал Испанское королевство королю Неаполитанскому, королевство Неаполитанское — королю Голландии, королевство Голландское — великому герцогу Бергекому, королевство Португальское — сенатору Люсьену»{500}.Самого Фуше «эпидемия» титулований и наград не обходит стороной. 24 апреля 1808 года он становится графом Империи{501}
. Однако роскошные, карнавальные одежды новой знати вызывают у него, человека так много на своем веку повидавшего, чувство глубочайшего презрения. Согласно этикету, министр полиции также принужден облачиться в пышную мантию и опереточный мундир. Неплохое «обрамление» для «апостола равенства»!Сохранилось несколько парадных портретов Жозефа Фуше. При взгляде на них невольно возникает чувство, что человек, запечатленный на портретах, изображен в костюме с чужого плеча. Слишком нелепа эта роскошная мантия для узкоплечей, хрупкой фигурки, слишком странен великолепный, шитый золотом мундир для обладателя столь невзрачной внешности. Бывший член Конвента, лицом напоминавший кое-кому Марата, он походит в этой одежде на актера из второго состава труппы, подрядившегося выступить на сцене вместо приболевшего премьера. Однако даже в парадном мундире Жозеф остается верен себе: «Фуше, — замечает г-жа де Ремюза, — …носил вышивки и шнуры, доказывавшие его отличия, так, как будто он с пренебрежением к ним относился, и даже при случае посмеивался над ними…»{502}
.И все же неуязвимый для официальных почестей Фуше оказывается весьма и весьма уязвим, когда речь заходит о пожалованиях совсем иного рода. Как и у всякого человека, у министра полиции есть свои недостатки, свои слабости. Одна из них, которую невозможно скрыть, — его корыстолюбие. «Если он, — пишет о Фуше Бурьенн, — любил власть, то еще более любил богатство; а управление Министерством щедро доставляло ему через игры и другие скрытые сборы средства удовлетворять своим расходам и значительным приобретениям земель в Бри…»{503}
.