Фуше

Министр полиции — один из немногих государственных людей во Франции, кого страшит постоянная война, в которую Наполеон ввязывается почти ежегодно. Его пугают все новые и новые присоединяемые к империи территории и победы, которые с каждым годом все труднее одерживать. «Зубы дракона», разбрасываемые императором то тут, то там, прорастают бесконечными войнами. Фуше пытается proprio motu[73], но, как всегда, исподволь, внушить властелину мысль о пагубности милитаристской политики, вконец обескровившей Францию. Для этого министр полиции использует, по-видимому, самое эффективное средство, которым он располагает, — полицейские бюллетени. В них, как в зеркале, отражены все грани жизни нации: от информации о поимке в департаменте Нижние Пиренеи двух уроженцев Милана, дезертировавших из рядов Валлонской гвардии, до списка имен подозрительных лиц, задержанных по распоряжению Фуше… В одном из полицейских донесений Наполеон мог прочесть следующее: «Самые нелепые слухи распространились в Булони…. Император, доехав до Амьена, затем возвратился в Париж, так как по пути его встречали возгласами: «Да здравствует император — но с миром!». В другом бюллетене министра полиции под рубрикой «Париж. Слухи» значилось: «В течение нескольких дней не умолкали слухи о войне…. Вчера они совершенно переменились… Теперь говорят о мире даже с Англией…. Замечательно, что мысль о близком и всеобщем умиротворении Европы пользуется повсеместной поддержкой…»^{475}. Наполеон глух к прозрачным намекам «верного» Фуше. В ответ на замечание министра полиции о том, что он не может одновременно воевать и с Англией и с Европой, император заявляет: «Я могу потерпеть неудачу на море, но не на суше; к тому же я в состоянии нанести удар прежде, чем старая машина коалиции будет готова действовать…. Я не боюсь старой Европы»^{476}. Фуше не столь «отважен». Постепенно, исподволь, в его сознании растет уверенность в неизбежности крушения «великой империи»^{477}. По мнению министра полиции, заключение Францией прочного мира с соседями — единственное средство предотвратить надвигающуюся катастрофу. Осведомитель императора и «один из… личных врагов»^{478} Фуше — Жозеф Фьеве извещает его о том, что полиция (Фуше, иными словами) громко высказывается в пользу восстановления мира. Свое письмо императору Фьеве заканчивает ехидным, но полным глубокого смысла пассажем. «… Чем больше я узнаю о том, что происходит в Министерстве полиции, — пишет он, — тем лучше начинаю понимать, почему англичане не испытывают по отношению к нему недобрых чувств»^{479}.

Осенью — зимой 1806/1807 г. впервые явственно обозначились насторожившие Фуше симптомы. «Победы» Наполеона при Пултуске и при Эйлау не привели к окончанию войны. Страшная, кровопролитнейшая битва при Эйлау (8 февраля 1807 г.) стоила Наполеону 20 тыс. человек, но не переломила ход кампании в пользу «вечного победителя». «В сражении при Прейсиш-Эйлау, — справедливо замечает А. З. Манфред, — не было победителей: были только мертвые, раненые и чудом уцелевшие, смертельно измученные люди»^{480}. Французская армия утопала в грязи, страдала от холода, от недостатка продовольствия, основательно увязнув в Польше. «Суровость зимы, трудности, связанные со снабжением (армии)… безудержная храбрость русских, — вспоминал камердинер императора Констан, — сделали эту кампанию (1806/1807 г.) особенно тяжелой… для завоевателей, привыкших к стремительным победам»^{481}. Сам Наполеон извещал верноподданных только о триумфах в то время, как отдельные его письма проливали свет на истинное положение французских войск в Польше. Наполеон — Фуше, Остероде, 27 февраля 1807 г.: «Распространите следующие сообщения по официальным каналам. Они (сообщения), однако, правдивы (!). Распространите их сначала в салонах, а затем поместите их в газеты, сообщите о том, что русская армия значительно ослаблена, что некоторые из полков уменьшились до 150 человек… что русская армия требует заключения мира и обвиняет некоторых сановников в том, что они подкуплены Англией и продают русскую кровь за английское золото»^{482}. Не требовалось особого ума, чтобы понять, о какой армии в действительности идет речь.

«Между тем в Париже, — вспоминала г-жа де Ремюза, — настроение становилось все более и более грустным. В бюллетенях печатались только неясные сведения о кровавых сражениях и незначительных результатах. Не трудно угадать на основании нескольких слов о суровости зимы и о климате той страны, где происходила война, о том, какие препятствия приходилось преодолевать нашим солдатам и какие страдания они переносили… частные письма, очень сдержанные, — так как иначе они не могли бы дойти до своего назначения, отличались тревожным и грустным настроением»^{483}.