Фуше

Только что закончившаяся Вальхернская эпопея имела для Фуше далеко идущие последствия. Чья-либо инициатива, самостоятельность не поощряются в государстве, где все подчинено воле одного человека. Кроме того, услуги, оказанные Фуше, слишком велики для подданного; этот подданный, «узурпировавший» функции суверена, кажется опасным. «Он (Наполеон), — писал Фуше в мемуарах, — никогда не простил ни Бернадоту, ни мне этой важной службы, а наша (т. е. его, Фуше, и Бернадота) близость более чем когда-либо была для него подозрительна»^{540}.

Как и прежде, Фуше не удается завоевать доверие императора, но это его мало смущает. Министр полиции не сидит сложа руки, он интригует, ухитрившись найти доступ к людям весьма влиятельным. Частенько его можно встретить на великосветских раутах, званых приемах, балах. Его светлость герцог Отрантский «прост», «искренен» и «доступен»^{541}. Он даже как-то слишком доступен и подозрительно прост. Он обо всем готов переговорить, охотно прислушаться к чужому мнению. Современники с удивлением отмечают его беспредельную болтливость, «деятельный, оживленный, всегда несколько озабоченный, болтливый, довольно лживый, поддерживающий известного рода откровенность, которая могла быть последней степенью хитрости, — пишет о Фуше г-жа де Ремюза, — он охотно хвастался, был склонен подвергать себя суждению других, рассказывая о своем поведении, и старался оправдать себя только пренебрежением известной моралью или равнодушием к известному одобрению»^{542}. «Фуше имел с Императором сходство в том, — уверяет Бурьенн, — что он часто был очень нескромен; но он так прославился своею утонченною хитростью, что нескромность его вовсе ему не вредила. В нем предполагали такую привычку скрывать свои мысли, что люди, коротко его знавшие, принимали правду за искусную приманку, когда она выходила из уст его»^{543}.

Как свидетельствует Савари, в своей практике Фуше нередко прибегает к прямой мистификации и обману. Жозеф с легкостью дурачит членов наполеоновского семейства, «которые были достаточно наивны, чтобы верить в то, — пишет Савари, — что император осыпает их благодеяниями, находясь под его (Фуше) влиянием…». Не обходит он своим вниманием и людей менее знатных, внушая им высокое мнение о своем всемогуществе. Министр полиции заверяет сиятельных покровителей, что приложит все свои силы для того, чтобы компрометирующие их слухи (автором которых является он сам!) не достигли ушей властелина. Наполеону же он с готовностью сообщает о «гнусных россказнях, имеющих хождение в обществе, которые могут нанести ущерб такому-то принцу или такой-то даме…», — подчеркивая, что он, Фуше, «принял меры, чтобы они не распространились дальше». «Клевета (на которую с таким «негодованием» обрушивался Фуше), — замечает по этому поводу Савари, — была стряпней его собственного приготовления…»^{544}. В бюллетенях императору Фуше старательно перечисляет всякого рода грешки императорской знати. В его донесении Наполеону от 17 мая 1809 г., в разделе «Париж. Хроника» читаем: «Его светлость архиканцлер неизменен в своих привязанностях к девицам Кюизо и Левер… Его светлость герцог Беневентский, находясь в ссоре со старой баронессой де Монморанси… взял (в любовницы) мадам де Боффермон, дочь г-на де Ла Вогийона и недельки на три мадам Реньо де Сен-Жан д’Анжели. Министра финансов все время видят вместе с мадам Годен, женой бывшего трибуна. У морского министра нет иной любовницы, кроме его толстой Жюли…»^{545}.