Фуше

К эмигрантам, как и во времена Консульства, Фуше относится с подчеркнутой благожелательностью. Г-жа Дюкре пишет о том, что он «часто оказывал услуги эмигрантам в продолжении своего министерства»^{546}. Занимаясь великосветскими особами и вернувшимися в отечество роялистами, Фуше не упускает из виду общественное мнение. Только при поверхностном взгляде может показаться, что авторитарный бонапартистский режим полностью уничтожил его, вырвал с корнем не только ростки свободомыслия, но и саму способность человека мыслить. Разумеется, между горделивым лозунгом просветителей «Мнения правят миром» и тем, что происходило в наполеоновской Франции, была «дистанция огромного размера». Но общественное мнение есть, оно живо, несмотря на все неистовство официальных стеснений и кар. И Фуше, прекрасно сознавая, какую огромную силу представляет общественное мнение, усиленно заигрывает с ним, изображая себя в «доверительных» беседах «либералом» и противником политики репрессий. Всю вину за жестокие расправы, гонения со стороны режима Фуше возлагает на жандармерию и ее шефа Савари. После того, как кто-либо подвергается преследованию (на основе его собственных докладов), Фуше сообщает друзьям гонимого буквально следующее: «В том, что случилось, нет моей вины. Император не спрашивает более у меня советов, и я… принужден идти наперекор тому, что диктует мне мой разум. Его (Наполеона) жандармерия — вот его полиция; что же касается меня, то мне самому надо позаботиться о себе, ибо завтра я могу стать следующей жертвой». Такими искусными речами, — комментирует эти слова Фуше Савари, — подлый министр снимал с себя ответственность за те отвратительные притеснения, которые сам навязывал императору^{547}. Замечательно, что о том же самом и почти в тех же самых выражениях рассказывает в своих мемуарах королева Гортензия (падчерица Наполеона): «Фуше никому так не навредил, как он навредил императору, — писала она, — когда вынудил его изгнать нескольких обитателей Сен-Жерменского предместья из Парижа. Когда Фуше пожаловались на это, он сделал вид, что ничего не знает, возлагая вину (за это) на порывистый нрав императора или указывая на то, что существуют другие полицейские отделы, деятельность которых он не контролирует…»^{548}. Умение Фуше мастерски манипулировать общественным мнением отмечает и Бурьенн: «Кто бы тому поверил? — пишет он, — Фуше имел в числе самых усердных своих приверженцев врагов революции: они осыпали его хвалами… потому что хитрый министр по расчету оказывал снисходительность и выставлял себя покровителем людей… пораженных в массе Проконсулом. Руководствуя мнением, имея у себя в руках средства по произволу внушать страх или привязывать к себе деньгами, — он (Фуше) расположил это мнение совершенно в свою пользу… Полицию скорее можно было назвать Полицией Фуше, чем Полицией министра этой части….»^{549}.

Характеризуя «инквизиторскую систему, учрежденную во время Империи министром Фуше», герцогиня д’Абрантес пишет: «Вечный стыд да падет на него!.. Образ действий Фуше породил преступления, прежде неведомые, и вызвал чувства и страсти отвратительные… И многое было сделано именем Императора, тогда как он даже не знал оскорбления жертвы!»^{550}.