Футуризм и всёчество. 1912–1914. Том 1. Выступления, статьи, манифесты

Пойдём дальше. Вам известно, как прошумела Пощёчина общ<ественному> вкусу. Но право же, это была бумажная пощёчина. Не пугайтесь, господа – Гилейцы не думают плевать на вас, как они об этом верещат. Поверьте, более верных лакеев не найдёшь. Вам нравится скандал из-за выпадов, вот эти диспуты, Вы ломитесь в залы – и Гилейцы, учитывая спрос, эту ругань преподносят два года. Пока вы будете ходить – они будут ругаться. Дальше они не пойдут, ибо не могут, и невыгодно. Когда я спрашивал одного из них – почему вы такими огромными буквами печатаете слово футурист – тот отвечал – нам надо, чтобы на нас шли. Я думаю, Вы, Д.Д. <Бурлюк>, ничего не имеете против того, что я оглашаю Ваши слова, ведь это было сказано искренне. Вот они, тактические соображения – поживиться, поторговать и содрать с любопытного зрителя.

Кроме сих свойств они ужасно любят быть пиявками. Появился футуризм в <19>07 году³¹⁶, Бурлюк закричал: у нас фут<уризм> явился ещё в 1905 в лице Хлебникова. Расчёт был верен, и поверили, что Хлебников футурист. Недавно [я выступил с пропагандою всёчества] противный им лагерь поднял знамя нового направления всёчества и через несколько дней узнал, что первым всёчество открыл Хлебников. Кручёных построил карьеру на Ларионове. Списал его лучистый манифест в декларацию слова³¹⁷, а теперь подрывает дуб. Никто из нас никогда с ними общего не имел. Они же говорят, вы с нами одно. Мне недавно приходилось всячески открещиваться от них, но в конце Бурлюк заметил – всё-таки вы мой единомышленник. Я думаю, эта пиявочность тоже делается из тактических соображений. Действительно, расчёт удался, публика смешала Ларионова с Бурлюком и ларионовское приписывает Бурлюку. Бурлюк и его друзья злейшие и худшие враги нашего строительства, чем бюрократы искусства. Бездарные, недобросовестные – все помыслы обращают они на карьеру и вносят порчу. Пора водворить их на должное место. Пора перестать именовать их футуристами и верить им.

Мы ненавидим толпу за то, что мозг её покрыт корой тупости и косности, но эта косность понятна.

Но ещё более противны нам, бойцам, ловкие дельцы, примазывающиеся и пронырливые, якобы независимые от толпы, но на деле ползающие на коленях перед толпой, собирающие подачки. Пора им узнать, что наши хлысты не разучились рвать кожу. Мой камень в вас, пиявки, в вашу недобросовестность, бездарность и подкапывание под строительство современности, за которое ратуете, наш камень в вас, провокаторы искусства.

О танго

М.м. г.г.

Моя задача не опровергать господ докладчиков, а указать на роль танго и его неизменное значение. Происхождение танго безразлично. Ещё томительней выслушивать дребедень и замусленные тряпки дешёвого остроумия и хвастовства, пересказы скучнейшего из манифестов Маринетти³¹⁸ и стряпанные по общему шаблону декларации, бездарно и неизвестно для чего составляемые. Танго скучен и вял. О нём одном не стоило бы говорить, если бы не существовало гораздо более важного – увлечения танго. Вдруг вспыхнула грозная эпидемия, разросшаяся и победительная, сломившая все преграды и имя которой стало мировым. Борьба с ней только увеличила её силы. Речь о ней проползла туда, где никогда не заводили речей о танцах, и разбор увлечения танго может сказать нам, приемлем или нет этот танец для нас и нашего дела.

О как ясн<ы> пути, по которому танго пришёл к владычеству. Что наш день – умирающая любовь, которая, как жалкая лисица, бежит от настигающего её свободного человека. Она чувствует, что часы её сочтены, и скоро узнает ласку зубов. Глупая любовь, петля разрывающаяся, перепиливаемая цепь – она глядит своими жалобными глазами на город, который, казалось, вначале [своими] бульварами, ресторанами, кафе, легионами проституток расширил границы её государства. И на медленно ленивые волны вечернего прибоя человек набросил плоты, плоты, качания которых привели в движение стаи машин и погнали бешеное электричество³¹⁹, чтобы оно, зажигая фонари, наконец, разорвало сумрак вековой ночи. Ленивому нет места. Самодержавный труд, исступлённый и настойчивый, завоёвывает последнюю пядь бытия. Спасайтесь же [медленные] плакучие люди, бегите, одержимые истомой и изнеможением вслед за любовью, ибо она – ваша мать. Но дальше некуда. Жизнь вас не приемлет, вы чувствуете, что негодны, мертвы, ищете сильных ощущений, острого, превозносите культ пола и плывёте в уксусе разврата. Напрасно скука и томление одолевают вас. И вот приходит к вам, как последняя грёза, как тризна, как похоронный обряд – ночное танго. Пробудитесь на последний момент. Это качание сифилитических бёдер, ленивое и медленное, как замирающие размахи качелей, – вот ваша последняя радость и отдохновение. Все, уходящие из жизни, идите под сень этого танца, создавая многотысячные полки. Ещё, ещё насладитесь! До конца измените платья, причёски, цвета материй, чтобы все говорили о том, что вы одержимы последней вспышкой [ваших] гниющих бёдер – что вы одержимы танго.