Футуроцид. Продолженное настоящее

«С очей его вдруг слетела повязка. Боже! и погубить так безжалостно лучшие годы своей юности; истребить, погасить искру огня, может быть, теплившегося в груди, может быть, развившегося бы теперь в величии и красоте, может быть, также исторгнувшего бы слезы изумления и благодарности! И погубить все это, погубить без всякой жалости!.. Он схватил кисть и приблизился к холсту. Пот усилия проступил на его лице; весь обратился он в одно желание и загорелся одною мыслию… Но увы! фигуры его, позы, группы, мысли ложились принужденно и несвязно. Кисть его и воображение слишком уже заключились в одну мерку, и бессильный порыв преступить границы и оковы, им самим на себя наброшенные, уже отзывался неправильностию и ошибкою… Как беспощадно-неблагодарно было все то, что выходило из-под его кисти! Невольно обращалась она к затверженным формам, руки складывались на один заученный манер, голова не смела сделать необыкновенного поворота, даже самые складки платья отзывались вытверженным и не хотели повиноваться и драпироваться на незнакомом положении тела. И он чувствовал, он чувствовал и видел это сам!»

В общем, я даю «Сезанну» команду «стереть». И присовокупляю к ней – «без возможности восстановления». Мои визуалы гаснут один за другим. Мне кажется, что это я сам гасну – «без возможности восстановления».

Мириадами огней мерцает за окном город.

Я вспоминаю, что Тино Бономи, тот, кто создал метод прошивки, в конце концов выбросился из окна. Видимо, понял, что это единственный способ вырваться из тюрьмы, в которую он сам себя заключил.

Тоже – выход.

И вместе с тем этот выход меня как-то не привлекает. Лично я отнюдь не стремлюсь вырваться из ниоткуда, чтобы потом попасть в никуда.

Не вижу смысла.

Я почему-то уверен, что там – то же самое.

Прошивку я Арине все-таки ставлю. Я совершенно не хочу этого делать, но есть у женщин одна особенность: они умеют превратить тебя в должника. Причем долг этот даже в принципе невозможно отдать, чем больше по нему платишь, тем больше оказываешься должен.

Меня это всегда раздражало. А в данном случае мое раздражение выражается в том, что я еще раз пытаюсь отговорить ее от ментоскопирования. Я объясняю ей, что, конечно, лауреат «Карусели» обретает множество благ: картина его, «подлинник», то есть базовый визуал, обычно продается за весьма приличную цену, он также, в зависимости от договора, имеет право продать еще пятьдесят или сто электронных «авторских копий», которые удостоверяются цифровыми подписями, целый год – правда, уже по затухающей – о нем пишет пресса, у него берут интервью, он сверкает, он пенится, он участвует в круговороте светских мероприятий, возможно, что несколько фирм сделают ему заказы на художественную рекламу. Все вроде бы здорово, все отлично. Только надо иметь в виду, что еще никому не удавалось подняться на эту вершину дважды. Никому не удавалось удержаться на ней больше одного годового цикла. Ты понимаешь? Через год придет другой победитель, и тебя сбросят в отвал. Сгоришь, как спичка. Обгорелая спичка никому не нужна.

Так я ей говорю.

Арина смотрит на меня злыми глазами.

– Знаешь, что? – неприятным голосом отвечает она. – По-моему, ты мне просто завидуешь. У меня есть способности, а у тебя их, видимо, нет. Я буду художником, а ты на всю жизнь останешься мелким прошивщиком. Не отважился в свое время рискнуть, вылупиться из старой кожи, красиво взлететь, теперь скрежещешь зубами и пытаешься удержать других.

Вот это удар!

Хотя Арину можно понять. Она честно мне заплатила, оплату я принял, а теперь исполнять обговоренную работу отказываюсь.

– Ну так что? – Голос у нее прямо звенит.

Ни слова не говоря, я открываю дверь в мастерскую. Посередине ее – ментоскоп с полулежачим креслом и ребрами сканирующих дуг. Однако прежде чем его подключить, я выкладываю на столик типовой договор.

– Подпиши вот здесь. Целиком можешь его не читать. Для тебя тут важны только два пункта. Во-первых, я снимаю с себя ответственность за возможные психические аномалии. Не пугайся – это чисто формальный пункт, у меня еще не было случая, чтобы кто-то свихнулся. А во-вторых, в течение года я получаю роялти – пять процентов от всех твоих гонораров.

– Пять процентов? Не много ли? – ядовито спрашивает Арина.

– Подписывай! – Буквы у нее аккуратные, круглые, как у школьницы в сочинении «За что я люблю родной край». – Все, садись!

– Мне… раздеться?

– Это не обязательно.

– Но… желательно?

– И нежелательно тоже. Не трать времени, залезай!

– А говорят, что при эротическом возбуждении прошивка получается более качественной…

– Ты бы не слушала всякий бред… Садись!..

Арина неловко забирается в ментоскоп. Откидывается в кресле, вытягивается.

Она все же волнуется.

– Я что-нибудь при этом почувствую?

– Ничего. Просто расслабься. Думай о своей живописи, какой она должна быть. Или – о Ван Гоге, картины его представляй. Хотя это тоже не обязательно.