Futurum comminutivae, или Сокрушающие грядущее (СИ)

– Иваныч, любимый! – прошептал я. – Ну, как ты? Если ты меня слышишь, знай: мы тебя очень сильно любим. Мы рядышком. Мы с тобой. Я вот здесь сижу…, – я вдруг всхлипнул. – Сижу и бубню тебе на ухо невесть что. Помнишь, когда я из-за чего-нибудь на тебя бурчал, ты смеялся и бубнуно́м меня дразнил? Вот я и сейчас, получается, бубну́н! Мы тебя любим, очень сильно любим! Мы с тобой. Всё будет хорошо! Ты поправишься, мы заберём тебя отсюда. Поедем к тебе домой. Будем жарить грибы на костре, громко спорить и хохотать. Будем наслаждаться свежим вечерним воздухом и слушать ласковую тишину. Будем разбрасывать сухую листву в твоём саду. Где грабли, которые я тебе подарил на День дачника? В сарае? Ну вот! Договорились! Мишутик с Олькой-младшенькой тоже про тебя спрашивают. В гости к тебе рвутся. А хочешь, я звякну Витьку, и мы поедем с тобой на «пирожке»? На зоорынок? Обязательно в будке! Хочешь? Поедем, и спионерим тебе целую корзину хомяков! А потом ты сделаешь Ленке предложение и мы отгрохаем вам самую пышную свадьбу в мире…

Кумушкин тихо лежал на койке и, казалось, даже не дышал. По моему подбородку потекли слёзы. Я смахнул их дрожащей сухой ладонью.

Ленка тихонечко плакала у меня за спиной. Невероятным усилием воли я проглотил предательские рыдания. И снова взял кумушкина за руку.

– Кумушкин, любимый. Всё будет хорошо! Вот увидишь! Что, не веришь? Когда я тебя обманывал? Ну? Вот! Мы с тобой ещё, знаешь, каких дел наворотим?! Ого-го! Мы рядышком, видишь… Мы тебя любим… Нам без тебя плохо… Мы с тобой… Давай, просыпайся!

В какую-то секунду я заметил, что начинаю повторяться. Но мне было всё равно. Я понимал, что это истерика. Хаотичный поток слов. Попытка выдать желаемое за действительное. Понимал я и то, что всё мною сказанное – очевидная ложь, бред, неуклюжий монолог, прощание с близким человеком. «Врёшь, брат! – разрывал меня внутренний жёсткий голос. – Не будет больше у кумушкина ни алых рассветов, ни волшебных закатов, ни весёлых громких гостей, ни тёплых серебряных дождей, ни жаркого солнышка, ни тихих вечеров, ни чаепитий, ни шумной свадьбы. Ничего не будет! Системой вынесен приговор. В ближайшие несколько дней она приведёт его в исполнение». И от бессилия и беспомощности меня снова душили эти проклятые слёзы! И снова рвался наружу этот животный дикий рык!

Сжав кулаки, я сгрёб себя в охапку. Попытался отвлечься. Огляделся. Три соседние кровати тоже были заняты. На одной из них лежал средних лет парень. Просто жутко отёкший. Руки, ноги, торс, лицо – всё размером с подушку. Закинув ногу на ногу, он возлежал на койке и равнодушно взирал на мою истерику и Ленкины слёзы. Он то болтал согнутой в колене ногой, то ковырялся пальцем в ухе, то недовольно крутил носом и к чему-то прислушивался, то приглаживал волосы и непонятно чему улыбался. Складывалось ощущение, что он чувствовал себя не запертым в вонючей палате неизлечимо больным человеком, а счастливым отдыхающим, который валяется на золотистом солнечном пляже какого-нибудь зажиточного курортного городка. Он излучал удивительную умиротворённость.

Рядом с ним, на соседней койке, жался старичок лет семидесяти. Щупленький, усохший, чёрный. Ножки-ручки – тоненькие прутики. Пижама на нём висела, как на тремпеле. Уже после я узнал, что этот «старичок» – сорокапятилетний мужчина, некогда крепкий, пышущий здоровьем и шестипудовым весом инженер металлургического завода. Сейчас же болезнь оставила в нём килограмм сорок. Сжав плечи и понуро опустив голову, он неподвижно ютился на краешке своего матраса. Жалкий его вид дополняла не по размеру огромная, криво нахлобученная на уши пёстрая бейсболка, от которой он выглядел ещё более тоскливо, покинуто и печально. О чём думали эти несчастные, без вины виноватые и приговорённые Системой к казни? О чём думал в последние минуты кум? Это всё жутко…

***

Им пришлось смириться… Ожидая развязки, о чём они думали, о чём мечтали? О разноцветной радуге в бескрайней синеве? О свежем утреннем бризе, ласково треплющем прозрачную морскую волну? О нежных объятиях родных и близких? О звонкой небесной дали? О мудрой тишине? О жизненных планах, которым уже никогда не суждено свершиться? Может быть, они вспоминали друзей, подружек, своих детишек? Отца, мамочку? Совсем недавно они были полны сил, здоровья, энергии. Собирались в отпуск, смеялись, шутили, радовались жизни. Мечтали рожать детишек и носить любимых женщин на руках. И вот, спустя жалкие несколько месяцев, они оказались здесь. Затухают в вонючих, пропитанных клейким гноем простынях. Без шансов на жизнь. Без шансов на спасение. Без шансов вообще на что-либо. Система дала им два-три дня. Попрощаться и тихо, покорно уйти…

***