Габи

Утром, домашние боялись огорошить новостью молодых, которые так долго и сладко нежились в постели, вдруг ни с того, ни сего, взять и сказать им, что случилась трагедия. Бискара, все, же настоял, постучавшись, он вошел в спальню к молодым и сказал, – Прости меня! Но я с плохой новостью. Эжен сошел с ума. В глазах Адель был просто – ужас. А у Виктора в глазах, та не переданная словами – боль, испуг за своего брата. Он, одевшись, тут, же поспешил за Бискара. То, что они увидели, войдя в комнату Эжена, повергло в ужас, он при зажженных свечах, которыми была до отказа заполнена комната, крушил мебель и рубил ее на куски саблей, с такой неистовой злобой, что все были шокированы и напуганы. Тут, же отправили известие отцу в Блуа, тот тут, же вернулся с тем, же экипажем в Париж. Отец, увидев своего любимца, розовощекого некогда крепыша, Эжена, сам чуть не сошел с ума, он был подавлен. Новобрачные были приветливы, генерал Гюго, как мог, их радушно поздравил. Но, все, же поспешно решил уехать и забрать с собой Эжена. Это был отцовский порыв, прийти на помощь сыну, взять ответственность за него на себя. Все в доме Фуше все-таки с облегчением вздохнули, когда они уехали. Такое пережить, да еще в день свадьбы. Если быть суеверными, то это плохой знак им, Виктору и Адель. Однако в это не верили и не ждали никаких бед в будущем.

ХХI.РОДЫ

За окном серел рассвет, с улицы доносился топот лошадей, что переменились с ноги на ногу, экипаж стоял в ожидании, все могло произойти, в квартире Гюго, там идут роды. Габи лежала на диване, вся мокрая, пот по ее телу бежал ручьями. Она боялась. Кормилица, молодая, грудастая дама, держала ее за руки, доктор, тоже весь взмыленный стоял в ногах, принимал роды. Казалось, что этим родам не будет конца, ребенок явно противостоял появлению на этот ему незнакомый белый свет, в котором он боялся умереть. Доктор посмотрел на кормилицу, кивнул, показывая на область живота, та сразу, же поняла, что надо надавить на живот роженицы, чтобы плод вышел из утробы матери. Она легла своим не маленьким весом на живот Габи, та начала кричать. Гюго был за дверью, стоял, прислонившись к ней, слушая, что там происходит. Ему запретили стоять над душой, как выразился доктор, и съязвила кормилица в один голос, произнеся, – Уйдите, Месье отсюда – вон! Мы Вам не мешали дитя делать, не мешайте нам принять его на свет божий. Габи выла волчицей, так, что по телу каждого из присутствующих бежали от мороза мурашки, она издавала вопль, скорее это было ругательство, кричала, – О, Иштенем! (О, Боже! 'O, Istenem…) О, Курво Оньят, де фай! (О, мать…, как больно…A kurva anyj'at, de f'aj!) От того, что это был незнакомый для окружающих язык, надрывный, гортанный, это так пугало «языческим», непонятным. Доктор, буквально тащил на божий свет младенца. Наконец, он закричал, что только было мочи. Доктор похлопал по попе малыша, тот от обиды, что его так встречают на белом свете, столь не радушно, плакал громко, в крик. Габи плакала от счастья. В комнату вбежал Гюго и начал кричать от радости, – Спасибо, Господи, ты мне подарил сына! От любимой женщины! СЫНА – ааа!!!

ХХII. НОВАЯ ЖИЗНЬ