Гадалка для холостяка

— У вас умный кран, — поднимаю голову и гляжу на девушку, попутно убивая в зародыше мысли о том, что мне бокал вина не помешает. Сглотнув сухой ком, замечаю, что она распустила светлые волосы, уложив их на одно плечо, и привела лицо в порядок. Белая рубашка, заправленная в классические узкие черные брюки, в задние карманы которых опущены руки, ей очень идет, но настораживает, потому что одеты мы практически одинаково.

Яна переминается с носка на пятку и с улыбкой смотрит на меня. Перехватываю ее взгляд, который, в свою очередь, блуждает по мне: по закатанным рукавам, открытым предплечьям, груди и касается глаз.

— Не умнее меня, — шутливо подмигнув, опускаю голову и принимаюсь за сыр.

Если она впечатлилась бесконтактным смесителем в ванной, то ее ожидает сюрприз: в комнате, которую я планирую ей одолжить на ночь, имеются умная кровать, понимающая подсветка и сообразительный карниз.

— Это точно, — мяукнув себе под нос, подходит к столешнице с противоположной стороны от меня. — Вы… живете здесь один? — опускается на барный высокий стул, складывая на столе локти.

Нда. Эта девушка не нуждается в гостеприимстве.

А вот ее вопрос меня удивляет. Он входит в ту категорию вопросов, которые могут обсуждать преподаватель и его студентка?

— Один, — не поднимая головы, нарезаю тонко сыр таким образом, как научился у ба.

— Ммм, — неопределенно протягивает. Я не вижу ее лица, но вижу ползущую к блюду руку и ворующую с него кусок сыра.

Поднимаю голову, замирая с ножом в руке, пораженный ее … задумываюсь… Это даже не наглость. Это скорее простодушность или беспечность.

Запихав тонкий треугольник в рот, моя студентка водит глазами по потолочным лампочкам, не замечая, как долго я ее рассматриваю.

А вот еще один вопрос. Входят ли такие гляделки в список взглядов, которыми можно обмениваться преподавателю со студенткой?

И пока что на все эти вопросы у меня в настройках установлен один единственный ответ: ЗАПРЕЩЕНО !!! и подчеркнуто.

— У вас очень… уютно, — кивая одобрительно головой, заключает.

— Даже уютнее чем в Москва-Сити? — выгибаю насмешливо бровь.

Этот сарказм девчонка воспринимает правильно, растянув уголок рта в улыбке.

— Может, вам чем-нибудь помочь, Илья Иванович? — спохватывается и облизывается на колбасу, вакуумную упаковку которой вскрываю.

Илья Иванович…

Пересекаемся вновь взглядами.

При кухонном освещении оттенок ее глаз играет серо-голубым, который ей очень идет. И румянец, вспыхнувший на ее скулах, ей тоже идет.

— Ты в гостях, — напоминаю и, оттолкнувшись от столешницы, достаю с верхней полки кухонного гарнитура пакет с хлебом.

Забрасываю четыре ломтика и опускаю лапку тостера.

— Спасибо вам большое, Илья Иванович, — слышу в спину. — Мне дико не удобно, что так вышло, — да уж куда там! Что угодно, но только не чувства неудобства и дискомфорта. Ей и алкоголя не нужно, чтобы чувствовать себя раскрепощенно. Чего не скажешь обо мне. Потому что, блин, в своем доме я ощущаю напряг. Везде. И это еще один из пунктов в законодательстве: имею ли я совесть ощущать то, что ощущаю.

— Как ты себя чувствуешь? — этот вопрос ради этикета говорит о том, что моя услуга в качестве предоставления ночлега — жест доброй преподавательской воли и имеет исключительно почву благородства.

— Уже отлично, — слышу, как опять что-то стащила и жует.

Разливаю нам чай к моменту, когда хлебные дольки выскакивают из тостера.

— И все-таки, что с тобой было там на парковке? — ставлю перед ней чашку с кипятком. Следом ставлю свою и тарелку с горячими тостами. Не успев прижопиться, наблюдаю, как Решетникова подцепляет хлеб, сверху наваливает колбасы, к которой мои прошлые дамы даже не притронулись бы, дабы не убить в себе леди, а поверх приличного слоя колбасной нарезки нахлобучивает сыра, и всю эту пирамиду заполировывает еще одним куском тоста. — Приятного аппетита! — желаю я, что, собственно, уже не имеет никакого смысла.

— Фпафиба, — с набитым ртом благодарит девушка, ни капли не смущаясь моего очекушенного лица. — И фам, Ийя Ифаныч, — глубоко вздохнув, беру тост и кусок сыра. Жрать хочется страсть, но решаю колбасу не трогать, потому что оставшиеся несколько просвечивающихся тонких ломтика меня не спасут. — ВСД, скорее всего, — прекратив жевать, неожиданно оповещает.

Я тоже зависаю с куском сыра в руке и вопрошающе выворачиваю бровь. О чем она?

— Вегетососудистая дистония, — поясняет, заметив назревающий вопрос в моих бровях. — Это к тому, что со мной было на парковке, — а, вот оно что. Так я уже давно успел позабыть об этом. И всё-таки с памятью у этой проныры полный порядок, и забыть о том, что общага закрывается в одиннадцать, она уж со стопроцентной вероятностью не могла. — Дисфункция вегетативной нервной системы, — продолжает, нахлобучивая на оставшийся ломтик хлеба оставшуюся колбасу, не гнушаясь сыром. — Для нее характефны обмороки, понифенное дафление, — задумывается, — синюфность…

— Синюфность? — переспрашиваю.

— Кожных покровов, ага, — смахнув с кончиков рта крошки, отряхивает руки. — Спасибо, Илья Иванович. Всё было вкусно.

Вожу глазами по столу.

Действительно всё.